— Я выйду первая, — говорила Сильвана, — огляжусь, а ты стой внутри наготове. Если все будет спокойно, я подам машину к самым дверям, и ты прыгай в нее без задержки. Как на футбольном поле — о'кей?
— Такой уикенд испортили, гады… Ну, попадись они мне…
— А я-то, дура… Думала, хоть в Америке они оставят нас в покое.
— Может быть, позвоним в полицию?
— Давно не попадал в газеты? «Как развлекаются служащие Архива!» «Райский уикенд задолго до воскресения!» Как раз, чтобы твоя жена прочла за утренним кофе.
— Я не хочу, чтобы ты выходила одна.
— Пусть они думают, что мы ничего не заметили. Что их ледышка сработает. Тогда они будут спокойно ждать…
Она оторвала его руку от своего локтя, чмокнула в щеку, вышла на крыльцо. Оглядела безлюдный двор мотеля. Освещенный участок подъездной дороги обрывался в стриженом кустарнике. Еще дальше редкими рядами стояли безлистые осинки, но их уже почти не было видно — черное на черном.
В приоткрытую щель Джерри смотрел вслед уходившей Сильване. Досада была так велика, что не оставляла места страху. Он увидел, что в рассеянности она протопала своими мокрыми туфлями по большой луже, и с детства вбитое представление о том, что нет на свете беды страшнее простуды, еще сильнее разожгло злобу на тех, кто все это так не вовремя и гнусно им подстроил.
Она уже подошла вплотную к поблескивавшему строю автомобильных задов, уже доставала ключи, когда дверца стоявшего рядом с их машиной «пикапа» резко распахнулась, встала у нее на пути и чьи-то руки рванули ее внутрь.
С каким-то вскриком облегчения правый полузащитник сборной Иллинойского университета вылетел во двор, помчался наискосок. Он видел только болтающиеся ноги Сильваны, слышал ее крик и не заметил юнца в спортивной курточке, выскочившего с другой стороны «пикапа», не разглядел мелькнувшего в его руке ножа, не почувствовал боли. Просто что-то выросло между ним и жалобно кричащей Сильваной — и он принялся крушить эту помеху, рвать, давить, кусать, все ниже оседая с каждым тычком ножа, все слабее нанося удары. Даже упав лицом на асфальт, он все еще сжимал разодранную курточку с такой судорожной силой, что юнцу ничего не оставалось делать, как выскользнуть из нее и в одной рубашке прыгнуть за руль.
«Пикап» подскочил два раза, переезжая через лежащее тело — задними колесами, передними, — и помчался в сторону шоссе. На минуту стекло опустилось, и мужская рука в перчатке выбросила на дорогу медальон с порванной цепочкой.
Хозяйка мотеля, выбежавшая в шлепанцах и халате на крыльцо, успела увидеть только красные огни, мелькнувшие в гуще кустарника.
— Теперь вы видите, шериф, что Архив, и наша проповедь, и наша вера тут ни при чем. Обычное уголовное дело, похищение ради выкупа. Они требуют три миллиона — значит, профессионалы, уверенные в себе. Если бы здесь по-прежнему размещалось Ай-Си-Ди, они бы похитили кого-нибудь из служащих Ай-Си-Ди. В Европе директоров компаний похищают чуть не каждый месяц.
Ради встречи с полицией Умберто сменил рясу на обычный костюм, обулся, причесался. Большелобый грузный шериф то надевал, то снимал профессорские очки, с сомнением качал головой.
— Слишком много они знали, мистер Фанцони, слишком хорошо подготовились. Знали, что Сильвана Тасконти занимает у вас высокое положение. Знали о ее связи с мистером Ньюдрайвом. Даже знали, что сигнальный медальон надо выбросить. И это при всей секретности, которой вы окружаете свои дела.
— Уж не думаете ли вы, что кто-то из служащих Архива помогал им?
— А почему нет? Что в этом невозможного? Вот смотрите, что мы нашли в куртке, сорванной покойным мистером Ньюдрайвом с одного из нападавших. На этом фотоснимке миссис Тасконти смотрит прямо в объектив и улыбается. Такой снимок нельзя получить во время тайной слежки или скрытой камерой. Он сделан другом. Как он к ним попал?
Снимок поплыл из рук в руки вокруг стола и застрял в дрожащей двупалой руке Аарона Цимкера. Покрасневшими от бессонницы глазами он всматривался в него с какой-то придирчивой жадностью, словно надеялся узнать что-то новое о похищенной. Он прилетел только утром, был небрит, голоден, измят всеми мягкими и жесткими креслами, в которых провел ночь.
— Сухой лед — тоже не очень обычно для простых уголовников, — сказал Макс, начальник охраны. — Возможно, поначалу они не думали о выкупе. Хотели тихо избавиться от Джерри — естественная смерть, сердечный приступ. А Сильвану бы вынули из постели без сознания и увезли подальше, может быть даже за границу. И об ее исчезновении мы бы не скоро узнали. Но раз уж все обернулось для них с таким шумом, решили хоть нажиться на всей операции.
Шериф глянул на него сквозь очки с едва заметной ревностью, но все же пересилил себя, признал коллегу-профессионала, кивнул:
— Этот телефонный звонок, мисс Фанцони? Было в нем что-нибудь необычное? В голосе или тоне говорившего?
Джина сидела понуро, как студентка, провалившая экзамен.
— Не знаю… Мне трудно судить, но все же… Голос был типично американский, без акцента. Когда он требовал, чтобы деньги были готовы завтра к шести вечера, сначала употребил слово, которого я не поняла. Похоже на «тесто»… Потом несколько раз повторил, что на доставку нам будет дан ровно час. Они позвонят и скажут куда и как.
— Значит, они до сих пор где-то неподалеку, — вскинулся Цимкер.
— Это может быть один из сообщников. Миссис Тасконти они могли уже увезти очень далеко. Кроме того, джентльмены, надеюсь, вы понимаете, что об уплате выкупа не может быть и речи.
— Да, да, конечно, — закивал Умберто.
— Мы будем делать все возможное, чтобы освободить вашу сотрудницу. Создана специальная группа, которая занимается только этим делом. Но вы должны держать нас в курсе всех действий, ходов и предложений преступников. В случае же попытки тайно уплатить выкуп, по новым законам вы можете быть привлечены к суду как сообщники.
— Вы можете рассчитывать на нашу полную коллаборацию, шериф, — сказал Умберто, пристально глядя на ерзавшего от возмущения Цимкера.
— Значит, договорились. Но, кроме того, коль скоро я уже здесь, позвольте поговорить и о другом. — Шериф протер очки розовой тряпочкой, аккуратно уложил ее обратно в футляр, обвел взглядом сидевших за столом. — Меня очень тревожит ситуация, сложившаяся вокруг вашего м-м-м… учреждения.
— Всякий успех поднимает волну зависти и клеветы. Не следует верить и десятой доле того, что пишут о нас в газетах и журналах.
— О нет, до всего этого мне нет дела. Я говорю только о том, что вижу своими глазами. Об этом городе, что вырос вокруг вас. Обо всех этих передвижных домах, палатках, трейлерах, которых с каждым днем становится все больше. По нашим оценкам, там сейчас скопилось от десяти до двенадцати тысяч человек. А летом наверняка станет вдвое больше.
— Не понимаю, что вас тревожит, шериф. В Таборе — так мы называем этот самодельный городок — живут самые мирные и набожные люди. В большинстве — беднота, у которой не хватает денег купить место в Архиве. Они слушают по местному радио проповеди отца Аверьяна, молятся, читают наши брошюры, пытаются честно подработать то тем то этим.
— Тревожит, мистер Фанцони, очень тревожит. Разноплеменная толпа, без своего места, без работы, без корней — это всегда пороховая бочка. И не так уж безмятежно обстоят дела в этом вашем Таборе. Случались уже и драки, и грабежи. Была попытка поджога. Самый распространенный заработок: прицепиться к кому-нибудь из паломников в качестве свидетеля и за деньги подтвердить все байки, которыми тот захочет разукрасить себя в своем жизнеописании.
— Мы боремся с этим. В каждой проповеди отец Аверьян обязательно упоминает об опасности лжесвидетельства. Но мы не можем запретить паломникам приводить свидетелями, кого они пожелают. По нашим верованиям, отделять правду от лжи будут на Страшном суде — не раньше. Нам — самим, здесь, сейчас — это не по силам.
— Проповеди плохо помогают. Я говорил с некоторыми из таборян. Они верят, что лучше предстать на Страшном суде свидетелем, чем не попасть туда вовсе или попасть слишком поздно.