— Это было как секс, только лучше. Всё время, пока я служил ей, я воздерживался от женщин… У меня не было к ним влечения. Каждый раз, когда я кого-то лечил… — оставил он слова висеть в воздухе, и увидел, как он содрогнулся, вспоминая.
— У тебя был оргазм, когда ты лечил людей?
— Нет! Но мне всё равно было стыдно, даже хуже, потому что ощущение было гораздо лучше оргазма. Это было подобно наркотику, восторг разума и духа, а также исступлённое ощущение физического удовольствия. Почему, ты думаешь, я ходил искать нуждающихся людей? — спросил он, и в его взгляде было смиренное отчаяние и унижение. — Я «хотел» найти больных людей. Я в них нуждался… а когда желание становилось настолько сильным, что я делал людям больно во сне, просто чтобы потом их вылечить… а она прощала меня. Она сказала, что это было нормально — слабость плоти, вынужденной содержать в себе божественное.
Я не мог не почувствовать отвращение, вызванное его словами.
— Это… — начал я, и остановился, прежде чем закончить словом, о котором я думал: «отвратительно».
— Я знал, что это неправильно, но я должен был верить ей. Мне нужно было верить ей. Я был как наркоман… Я всё ещё наркоман. Даже сейчас мне снится… Я так сильно хочу вернуться к ней, — сказал Марк, и обхватил голову руками.
— Но ты отверг её, — сказал я, надеясь напомнить ему о его собственной внутренней силе.
— Даже в этом решении я не могу утверждать, что мои мотивы были чисты. Действительно, я злился потому, что она отказалась помогать Пенни… это был момент, когда я больше не мог притворяться, что она руководствовалась нашим благом. Я уже знал… глубоко внутри… но в тот момент я в этом уверился. Но даже при этом у меня не хватило бы сил её отвергнуть, если бы я не был так зол.
— Зол на то, что она не хотела помочь Пенни, — добавил я за него.
— Нет, — ответил он лишённым надежды голосом, его лицо покраснело, а глаза наполнились слезами. — Я злился за то, что она не давала мне желаемое… то, в чём я нуждался. Это была злость наркомана, которому отказали в следующей дозе.
Я долгие минуты смотрел на своего друга. У него кончились слова, а у меня слов для него не было. Моей единственной мыслью было то, что человек с благородным духом был сломан, и превращён вот в это. Друг, которого я так долго знал, был разрушен, тщательно, изнутри и снаружи, настолько полно, насколько это вообще можно было с кем-то сделать. Оглядываясь назад, я думаю, что в именно в тот день я осознал, что испорчен может быть любой человек, что никто из нас не имел иммунитета ко злу. Какими бы высокими ни были наши идеалы, мы все были подвержены слабости и порокам. Это был последний шаг от невинности к взрослой жизни.
Но у нас всё ещё были возможности для выбора. Быть может, плохие возможности, порой казавшиеся незначительными, но выбором они от этого быть не переставали. По крайней мере, каждое утро содержит в себе выбор — утонуть в отчаянии, или встать, и попытаться что-то сделать, каким бы бессмысленным это ни было.
Наконец мои мысли сошлись вместе, и я произнёс:
— И что ты теперь будешь делать?
Он засмеялся:
— Тут ничего не поделаешь. Отдай мне ту бутылку, и сделаю единственное, что может притупить боль, — произнёс он. В его голосе не было извинений, лишь онемевшее принятие факта.
— Это просто медленная смерть, — ответил я.
— Мне пойдёт, — сказал он. — Я ведь, вообще-то, не особо хочу жить. То, чем я стал… оно не заслуживает жизни.
— Ты правда хочешь умереть? — спросил я без малейшего намёка на насмешку.
— Ага.
— Тогда давай сделаем это.
— Что? — спросил он с ноткой удивления.
— Ну, не я, конечно — мне ещё есть, ради чего жить… но если тебе правда так больно, то тебе следует позволить мне помочь тебе, — искренне сказал я ему.
— Это не смешно. Я серьёзно, Морт.
— Я знаю. Я люблю тебя, Мрак. Ты был одним из лучших моих друзей, сколько я себя помню. Если тебе настолько больно, то я хочу тебе помочь, — сказал я. В тот момент я был совершенно серьёзен, и он видел это у меня на лице.
— Почему?
— Давай посмотрим на альтернативы, — объяснил я. — Ты можешь упиться до смерти… в течение месяцев или лет, причиняя боль всем, кому ты небезразличен, заставляя их смотреть на твоё медленное угасание. Ты также мог бы покончить с собой каким-нибудь зрелищным образом, шокировав всех, и причинив им ещё больше боли. Или… — приостановился я, подняв палец. — Ты мог бы позволить мне помочь тебе.
— Как помочь? Тут ты меня потерял, — сказал Марк, но по его словам я понял, что его гнев и отчаяние наконец сменились любопытством.