— Хорошо, другъ мой, я васъ понимаю. Я сама такая же шальная, когда влюблена.
— Вы и сейчасъ влюблены. Въ кого? Въ кого вы влюблены?
— Oh-la-la!
— Свистите, острите, издeвайтесь сколько угодно, запускайте французскiя слова, все равно, вы такъ же очаровательны и знаете это, и, какъ настоящей женщинe, вамъ нравится, что около васъ человeкъ пропадаетъ.
— И вовсе не очень нравится.
(рeзко). — Отъ кого письма получаете? Почему все время…
(спокойно). — Отъ друга.
— Да, ну…
— И какъ допрашиваетъ строго! Прямо помeщикъ съ темпераментомъ.
(глухо). — Глупо, до предeла. Разумeется, какъ болванъ себя веду. (Помолчавъ). Въ Москвe вы будете разсказывать прiятельницамъ, какъ лeтомъ въ васъ влюбился мужланъ и приревновалъ… ха… скажите, пожалуйста, какой чудакъ! Комическая фигура…
— Ничего не буду разсказывать. Совершенно не буду.
— Во всякомъ случаe, должны. Да и правда, смeшно. Жилъ-былъ человeкъ. Попробовалъ то, другое, женился на скромной дeвушкe, поповнe…
— Только не впадайте въ сантиментальное восхваленiе жены…
— Получилъ крошечное имeньице, и погрузился въ молочное хозяйство, въ жмыхи, сeялки, клевера.
— И преуспeлъ.
— Преуспeлъ.
— Нивы его стали тучны, овцы златорунны. Житницы…
— Все перебиваете.
— И вотъ предстала предъ нимъ дeва изъ земли Ханаанской, собою худа и плясовица, и многимъ прельщенiемъ надeлена. Онъ же захотe преспать съ нею. Однимъ словомъ… ну, дальше я не умeю. Только ничего не вышло. Лишь себe напортилъ.
— Вотъ именно. А она укатила, все такая же счастливая, веселая.
— Ошибка! Она уeхала, и все попрежнему не знала… одного не знала…
(кротко). — Кого бы еще въ себя влюбить.
(смотритъ на него внимательно и какъ бы съ грустью.) — Она не знала, любитъ ее другъ, или не любитъ?
— Конечно, любитъ.
(совсeмъ тихо.) — А она сомнeвалась. И все острила, все дурила…
— Она была… прелестная.
Входитъ Дарья Михайловна.
раскраснeлась отъ варки варенья, голова повязана платочкомъ, сверхъ платья передникъ. Въ рукахъ держитъ блюдечко). — А вы-таки сбeжали, Татьяна Андреевна. Не дождались вишенъ, да и крыжовникъ безъ васъ дошелъ. Боялись, что пожелтeетъ. А видите, какъ прелесть. Смотри, Сережа, прямо зеленый, точно сейчасъ съ вeтки. (Протягиваетъ блюдце съ горячимъ еще вареньемъ.)
— Зам-мeчательно!
(беретъ ложечку). — Я люблю сладости. Можно?
— Пожалуйста.
Лапинская быстро и ловко смахиваетъ въ ротъ все варенье.
(смeется). — Только мы его и видeли. Ничего не оставила?
— Что жъ на него смотрeть.
— Цо-ппъ! И пустое блюдечко.
— Какъ ты странно говоришь. Будто упрекаешь Татьяну Андреевну. Я затeмъ и принесла, чтобы пробовали.
— Да, странно. Конечно, странно. (Смотритъ въ сторону.)
(садится). — Тутъ такое мeсто красивое, посидeла бы, да некогда. Мужики говорятъ, нынче молодого сада не выкосить. Трава буйна. И понятно, просятъ еще водки. (Игумновъ молчитъ.) Да, забыла тебe сказать: заeзжали изъ лавки, отъ Сапожкова, въ среду теленка рeжутъ, предлагаютъ телятины. Что жъ, по-твоему, взять?
(не сразу). — Какъ знаешь.
— Теленокъ хорошiй, поеный. Это ужъ я знаю. А у Аносова опять Богъ знаетъ что дадутъ. Какъ ты посовeтуешь? (Игумновъ молчитъ.) Сережа, ты слышишь?
— Слышу.
— Ну что жъ, вамъ русскимъ языкомъ говорятъ, брать у Сапожкова или нeтъ?
(рeзко встаетъ). — Да ну ихъ къ чорту, всeхъ вашихъ Сапожковыхъ, Телятниковыхъ, Собачниковыхъ.
— Чего же ты…
— Мнe это надоeло. Понятно? Смертельно надоeло. Покупайте телятину, баранину, свинину, я пальцемъ не пошевельну. (Уходитъ.)
— Разсердился! Что такое? (Смущенно.) Правда, какой нервный сталъ. Изъ-за пустяка вспыхиваетъ…
— Эти великiе визири всe такiе.
— Какiе визири?
— Ну, мужья. Воли много забрали.
— У Сережи, правда, характеръ горячiй, но всегда онъ былъ добръ со мной. А послeднее время… Такъ непрiятно. Ему будто все скучно, апатiя какая-то. Говоритъ, мы здeсь страшно опустились.
— Всe они жалкiя слова говорятъ.
— Конечно, здeсь не столица… И многаго ему нехватаетъ. Онъ очень музыку любитъ… Теперь его интересуетъ новые танцы, вотъ, какъ вы танцуете.
— Наши танцы всe ф-ф, мыльный пузырь.
— Я его даже понимаю. Да что подeлать? Мы не можемъ жить въ городe.
Входятъ Машинъ и Полежаевъ.
— Прямо, знаете, Леонидъ Александровичъ… надо бы сказать… посовeтовать. (Кланяется Лапинской, Дарьe Михайловнe.)
— Иванъ Иванычъ недоволенъ…
(дамамъ). — У меня въ жнеe шестеренька поизмоталась… думаю, у сосeда не нашлось бы. Только, на московское шоссе выeзжаю, изъ-за поворота… да… автомобиль. Вороненькiй мой въ сторону, дрожки совсeмъ было набокъ… я-то удержался, все же. Помиловалъ Богъ.
— Чей же это автомобиль?
— Генераловъ, какъ есть… генераловъ. И такъ, знаете ли, мчался… просто пыль… тучей. Точно бы мнe показалось — Арiадна Николаевна за управляющаго. Молодой же человeкъ этотъ, господинъ Саламатинъ, сзади, на сидeньe.
— Арiадна покажетъ…
. — Мнe сегодня говоритъ: хочу, говоритъ, попробовать, какъ это сто верстъ въ часъ eздятъ.
(Полежаеву). — Да… ну, а насчетъ шестереньки какъ же? У васъ-то, запасная найдется? Машина та же… Адрiансъ-платтъ.
— Вeроятно… Конечно. Я думаю, найдется. Хотя, говоря откровенно, и самъ не вполнe знаю, что у насъ есть, чего нeтъ.
— Иванъ Иванычъ, а что вы думаете о любви?
(недоумeнно смотритъ не нее). — Я говорю: шестереньки нeтъ ли…
— А я васъ спрашиваю, каковъ вашъ взглядъ на любовь.
(Полежаеву). — И номеръ помню: сто семьдесятъ, а.
(сбeгаетъ къ водоему). — Прямо, со мной и разговаривать не желаетъ.