- Ну что же я виноват, что вы не можете между собой договориться?
После этого большая часть электората оппозиции остыла, вернувшись к более привычным для себя делам, но некоторые особо ярые оппозиционеры ещё продолжали между собой спорить, всё ещё пытаясь друг другу что-то доказать. Никто им особо не мешал, ибо Общество было демократическое, а в демократическом обществе каждый должен иметь право отстаивать свою позицию. Так они до конца и не выяснили, какой законопроект незаконный.
История шестая . Как формировался общественный язык
Когда правовое Общество разделилось на классы, наделённые разными возможностями распределения апельсинов, в нём как-то само собой появились слова, эти классы обозначающие. Те, кто умели считать до трёх, назывались марамуками, те, кто побольше - марабуками, а те, кто больше всех - барабуками. Инициатор закона всегда назывался просто: Верховный.
У каждого класса обрисовался свой круг интересов, в связи с чем появилась потребность иметь дополнительно своё отдельное общение кругу себеподобных, со всеми присущими ему особенностями. И в этом общении каждому было важно иметь полное взаимопонимание по тем вопросам, которые волновали именно людей его круга. При этом, основной темой круга марамуков было обсуждение проблем, в результате которых они недополучали то, что им полагалось по закону. У марабуков же, помимо аналогичной, была ещё и другая: как обсуждать те соображения и приёмы, связанные с деятельностью, о которой марамукам знать не следовало. То же было и барабуков, и, наверное, кое-что из этого, было бы и у Верховного, если бы ему было с кем общаться, но поскольку единственным представителем своего класса был он сам, общаться по определённым вопросам ему было не с кем.
Так сформировались отдельные языки, на которых каждый контингент общался внутри себя. Каждый язык отличался обозначением тех вещей, которые на его уровне знать необходимо. В каждом языке появились свои названия приёмов, которые данный контингент использует, свои названия ситуаций, которые при этом возникают, отношений к вещам, присущие им в связи с соответствующим пониманием, а также свои понятия, определяющие, кто есть кто в рамках понимания дела, присущего данному кругу.
Языки разных уровней соотносились между собой по принципу обратной совместимости. Т.е., язык одного контингента более низшему контингенту абсолютно непонятен, а верхнему, в принципе, понятен, но неудобен, т.к., для обсуждения тех проблем, которые возникали на его уровне, у них был свой язык, более подходящий. Например, в языке марабуков было слово "замарамукать", а марамукам оно было абсолютно непонятно, если им доводилось его случайно услышать. Они знали слово "марамук", но не видели в этом ничего предосудительного, и они не понимали, почему они должны стыдиться того, что они марамуки. Наоборот, им даже нравилось, когда их называли марамуками, потому, что это говорило о том, что они полноправные члены правового Общества. И им был абсолютно непонятен пренебрежительный тон, которым произносилось то слово. Но самое интересное, что в среде барабуков было ещё и слово "замарабукать", которое употреблялось примерно с такой же интонацией, но марабукам было примерно так же непонятно. Был ли свой собственный язык у Верховного, неизвестно, т.к., если он на нём и общался, то с самим собой мысленно, а мысли свои в слух никому не высказывал.
Односторонняя совместимость языков иногда влекла за собой проблемы взаимопонимания при общении между контингентами. Когда кто-то из марабуков говорил марамуку: "Да кто ты такой?!", то ожидал услышать в ответ смиренное "Никто...", а вместо этого было гордое "Я - марамук! Я полноправный член свободного правового Общества! А ты всего лишь уполномоченное соблюдать мои права лицо! А если ты думаешь, что твои злоупотребления сойдут тебе с рук, то ты ошибаешься! Да ты всего лишь жалкий паразит, который не понимает, что его произвол всего лишь до поры - до времени терпят! Да, когда надо будет, мы тебя на место живо поставим! Потому, что у нас перед Законом все равны!", и.п.. Та же проблема наблюдалась и барабуков с марабуками. И тогда представителю более высшего класса ничего не оставалось, кроме как заканчивать разговор за невозможностью установить взаимопонимание, и потом уже на языке апельсинов низшему автоматически объяснялось, кто он такой, и какие у него права.
Поскольку разница между самыми высшими и низшими была настолько велика, что взаимонепонимание было практически неизбежным, Верховный придумал порядок, при котором общение самых высших с самыми низшими было практически исключено. Сама система общественных отношений так устраивалась, что прямые диалоги между ними были просто невозможны, а утверждения высших передавались до низших по цепочке вниз, а низших до высших должны были передаваться так же вверх (при условии, что высший найдёт время слушать низшего). Если Верховному важно было что-то сказать сразу всем, он мог непосредственно сам выйти к ним и во всеуслышание это объявить. А если кому-то было что-то непонятно, то на языке апельсинов ему всё самым доходчивым образом задним числом автоматически разжёвывалось. И потому нижестоящим оставалось говорить с высшими лишь тет-а-тет, довольствуясь кухонными разговорами между собой о том, что они думают по поводу "неспособности" тех "правильно" поделить апельсины. А поскольку удовлетворяющих ответов им получить было не от кого, они компенсировали недостаток плодотворности диалога его продолжительностью, а незамысловатость позиции - эмоциями.
Чтобы обойти проблему взаимонепонимания, высшие изобрели универсализацию языка. Само понятие "универсализация языка" было достаточно специфичным, и круг использующих его лиц был, соответственно, очень узким. Суть универсализации состояла в том, что применялась специально разработанная методика высказывания мыслей, при которой говорящий мог бы во всеуслышание говорить то, что ему надо сказать, но каждому слушающему при этом слышалось лишь то, что ему полагалось услышать. Например: в случае деления апельсинов, если марабук пошёл бы против системы, и сказал что-то вроде: "...я не знаю, что у вас там в целом получается, но по закону нам каждому полагается по пять и всё тут. Так что давайте нам на мой десяток столько реальных апельсинов, сколько нужно!", то Верховный ему так же, во всеуслышание, мог бы ответить: "Вот видите, он не знает, а лезет спорить. А меж тем все знают, что чем больше достанется одним, тем меньше достанется другим. Разве кто-то видит, чтобы одной общине досталось больше, чем другой? Если нет, то тогда почему мы должны урезать одних, чтобы добавить другим?". И в этих словах тому слышалось: "Да кто ты такой, чтобы отхапать больше, чем тебе хватает твоего ума? Сиди и довольствуйся тем, что имеешь, пока и это не отняли!". Но марамукам слышалось другое: "Смотрите, вот явный пример того, когда кто-то пошёл против нашего замечательного справедливого Закона, и пытается нас всех обделить. Правильно, что ему не позволяют нарушать наш порядок!".
Таким образом, язык Верховного стал официально общественным языком, и на нём он всегда мог в отрытую говорить то, что думает. Ибо правовое Общество было демократическим, а власти демократического общества скрывать от народа нечего. С тех пор, как только кто-то говорил марамукам, что им надо уметь считать, в рамках универсализации языка им слышалось "Я пришёл попирать ваши права и свободы!", и реакция была соответствующей. А сам язык стал именоваться универсальным общественным языком. И когда в отношении языка говорили слово универсальный, каждому слышалось то, что ему полагалось услышать.