— У нас в соборе мощи скоро откроются, — сказал Леша. — Бабушка говорила, теперь они под спудом, а потом откроются. Чудеса будут. Мы с бабушкой каждый Божий день в собор ходим. Только иногда к Иоанну Предтече. Там хорошо поют. Там «Птичку» знаешь?
— Какую птичку?
— Отче Наш такой, так называется. А еще есть Бортнянский; я Херувимскую знаю.
— Это что ты вчера наигрывал?
— Да, и другое…
Леша всякую свободную минутку подсаживался к дачному пианино и, нерешительно нащупывая клавиши маленькими, цепкими пальцами, извлекал удивительно верные, стройные звуки. И голосок у него был верный, чистый. При всем сознании своего превосходства, Анна тут Леше немного завидовала: была менее музыкальна.
— Ну, пойдем вниз, — сказала она, вставая. — Хочешь, покатаю на лодке? Не боишься?
— Нет, покатай.
— А ты умеешь грести?
— Нет.
— А плавать умеешь? Мальчик покачал головой.
— Вот и я не умею. Мне давно купаться не позволяют. Вредно. Зато гребу хорошо, увидишь. Давай, побежим.
Схватились за руки и помчались к пруду, вниз, как самые настоящие дети, — оба. Живя постоянно между взрослыми, Анна привыкла и на себя смотреть, как на взрослую; ведь и книги она давно читала, какие хотела, с учителями рассуждала, как равная. Конечно, новоявленный двоюродный брат, смешной и глупенький, мог ее лишь забавлять…
Но вдруг вся важная взрослость точно слетала с Анны; вот и сейчас: бегут, смеются, одинаково ни о чем не думая, кроме веселого своего бега!
2Как оно вышло, кто это сначала придумал, — неизвестно. Само вышло. Анна спросила Лешу, когда он раз сидел за пианино, подбирая всякие «гласы», знает ли он богослужение: «Потому что ты наверное батюшкой будешь».
Леша, конечно, знал. Ничего другого не знал, а это — назубок. Тогда и выдумалась пустая дача за акациями, куда можно было влезать в окно и совершать служения. «Тебе практиковаться нужно? — спрашивала Анна. — А я буду помогать. И так хорошо можно устроить».
В имении, где жили, была церковь, — в конце липовой аллеи, тут же. Но служил батюшка только по воскресеньям. И певчих не было. Анна же говорила Леше:
— Разве ты не читал бабушке, что нужна постоянная молитва. Постоянно молитесь и всегда радуйтесь. Может быть, вернее тебе даже не батюшкой сделаться, а монахом.
— Нет, монахи все святые.
— Ну, так что ж. Да святость, главное, от веры. Если ты имеешь веру…
Леша, оживившись, залепетал:
— Да, да, хоть с самое горчичное зерно, тогда все можешь… Сама бабушка говорила… Если молиться…
Анна усмехнулась.
Ну, что там бабушка. Ты свою веру испытуй, старайся.
Так учредились в пустой даче моления. Анна в службах была не тверда, но скоро, с помощью книжки гимназической, получилась, и дело пошло гладко. Леша, когда нужно, действовал за троих и читал, и возглашал, а уж пел-то он — прямо за целый хор.
Вскоре же начались и чудеса. Начались так: за чайным столом сидели дети вдвоем, только еще Эмма Федоровна, а мама уехала в город. Принесли кипящий самовар. Эмма Федоровна заварила чай и поставила чайник на самовар.
Анна обернулась к Леше и шепнула:
— Если иметь веру, так и мощей не нужно, и так будут чудеса. Ты имеешь веру.
— Я не знаю какую… — растерялся Леша. — Может, еще не с горчичное…
— А ты испробуй, попытай… Сильно сосредоточься сначала, потом посмотри… хоть на чайник. И скажи: истинно говорю тебе, чайник, двинься.
Леша крепко-крепко сжал рот, зажмурился на секунду, потом повел глазами вверх, остановил их на чайнике и тихо, но явственно произнес нужные слова. Произнес — и побледнел: крышка чайника шевельнулась и стала потихоньку подпрыгивать.
Леша после этого случая не возгордился; он знал, что веру всегда и потерять можно. Что делать, чтобы не потерять? Посоветовался с Анной. Ну, да. Кроме постоянной молитвы, еще постоянное помышление о грехах. Усиленно стал искать их, опять с Анной советовался, думал и наизусть твердил, чтобы не забыть малейшего: теперь помышление, а через неделю Успенский пост, все на духу, кстати, скажет. Бабушку не послушался. Черносливом объелся. В соборе, за «оглашении изыди-Те» — чихнул громко. Ну и еще другое такое, многое. А кроме помышления и покаяния, — что? Вспомнил еще — «не заботьтесь»… Положим, и так не заботился, Бог сам сделает, если захочет.
На узком плоту, мостике, далеко вдававшемся в неширокий, но очень глубокий пруд под горой, Леша полюбил сидеть часами, ловить рыбу. Самые святые ведь были рыбаки. У него, однако, рыба не пойма-лась ни одна до сих пор. Попросту рассуждая, трудно ей было поймать-ся: удочку Леша сам соорудил, — на палку привязал тонкую бечевку, а на бечевку — шпильку Эммы Федоровны: вот и крючок. Приманки не было никакой. Зачем же. Если с верой, рыба и так поймается. А забота — уж нехорошо.