— Ста-ар? Ты, право, не в себе, моя милая. Человеку сорока нет, а на вид много 30–34, - и стар! Да на них оглядываться на улице будут, такая парочка! Варюша статная, крепкая, вся в меня! Я моложе ее венчалась, а мне меньше двадцати двух никто не давал. Скажите, стар! Ты бредишь, душа моя!
Марья Константиновна попыталась еще что-то сказать, но старуха ее оборвала:
— Да нечего разговаривать. Попробуй, убеди Варю отказать ему. Или сама откажи. Всякий подумает, я первая, что ты сошла с ума, собственную дочь убить хочешь.
Марья Константиновна сбросила шаль, выпрямилась в кресле, провела рукой по белоснежным волосам и заговорила твердо, голосом человека, вдруг на что-то решившегося.
— Мама, сядьте. Так, хорошо. Послушайте: ведь вы не знаете, ведь не можете же вы не знать, что Варя — не дочь барона?
Остановилась, глядя на мать. Та молчала.
— Ну, да, конечно, знаете. Вы же знаете, в каких я с ним отношениях была, когда приехала тогда летом к вам, в Красный Кут. Мы уж чуть не год с бароном не видались; о разводе я мечтала; да, все равно, никогда бы и не встретилась больше с ним, если б не эта телеграмма…
Она перевела дух и продолжала:
— У него был удар. А в день моего приезда — второй. Прожил еще четыре месяца, без ног, почти без языка. Конечно, я не могла оставить его. Да вы его видели! А через три месяца после его смерти родилась Варя.
Опять перевела дух, но тотчас же снова заговорила, спеша:
— Вы меня ни о чем никогда не спрашивали, я была благодарна, я могла забыть… Варя — только моя, моя и ваша. Но теперь я скажу. Помните, в то лето, в Красном Куте, у вас, какая я была сумасшедшая? По дням пропадала одна, на Красавчике… Верст за 20 и больше заезжала, сама не знаю, куда. И раз, в сумерках… у меня подпруга ослабела… Студент молодой, совсем мальчик… Не знаю, откуда, в глухом месте. Помог. Ну, вот… И после я туда приезжала… к нему. Там, в лесу, заброшенная избушка была. Я не знаю, где это, очень далеко от нас. Дорогу я по памяти находила. А потом эта телеграмма из Петербурга.
— Он знал о ней? — отрывисто спросила мать.
— Он ничего не знал, ничего! Только мое имя — Мария. А я и этого не знала. Мы оба не хотели. Я его звала: Вова. Он был такой мал… такой совсем мальчик. Потом сразу эта телеграмма, вечером… В ночь я уехала. И все.
Замолчала. Молчала и мать. Прошло минуты две. Наконец, спросила настойчивым шепотом:
— И все?
— А теперь… — Но Марья Константиновна не могла продолжать. Закрыла лицо платком и заплакала, тихо вздрагивая.
Старуха придвинулась к ней, взяла ее за руки и тем же спокойным, настойчивым шепотом:
— А теперь ты думаешь, — не он ли? Перестань, возьми себя в руки. Варя сейчас придет. Ты его узнала?
— Нет… Столько времени… Мама, вы верите, мне сначала в голову не пришло. Потом стало что-то мелькать… в глазах, в манерах у него. Потом вы сказали, что он на англичанина похож. Я вспомнила, тот говорил, от матери английская кровь… Потом раз Варя назвала его Вовой… И тогда уж я… Боже мой, Боже мой! Что делать? Что мне делать?..
— Перестань! — прикрикнула на нее старуха. — Слышишь? Не распускаться!
Она встала и прошлась по комнате, не обращая внимания на затихшую Марью Константиновну.
— Во-первых, может быть, и вздор все, истерика, воображение… Это надо узнать как следует. Так, чтоб он сам ни о чем не догадался. Тебя он, понятно, узнать не мог. И тогда уж, — бабье твое лето было… Еще красива была очень…
— Я знаю, мама. После страшных лет в России, после моей болезни… Я старуха, я старше вас. Он не может узнать. Но если я ему напомню…
— Сумасшедшая! Как ты подумать могла! Ну, да что с тобой теперь толковать. Иди в спальную, приляг. Я скажу Варе, что у тебя голова разболелась. Знай, и к обеду не выпущу, если не обещаешь сделать над собой усилие, быть, как всегда. Ты можешь, если захочешь, если надо. А теперь — надо. После поговорим.
IIВаря встретила Владимира Ивановича Байкова в том же французско-американском учреждении, где служила машинисткой. Байков занимал там скромное, но недурное место. Вернувшись, не так давно, из очередной поездки в Нью-Йорк, он сразу заметил энергичное лицо молоденькой соотечественницы. Остальное сделалось само собой. С виду Байков, действительно, смахивал на англичанина, — высокий, сухощавый, с гладко выбритым загорелым лицом, со сдержанными манерами; но в душе он был русский, очень порывистый, хотя и волевой. К Варе его потянуло, и не много нужно было времени, чтобы молодые люди сблизились, стали женихом и невестой. Байков бывал в маленькой квартирке, в семье невесты, почти каждый вечер. Свадьбу назначили в феврале, через два месяца. Квартиру новую подыщут… Байков радовался, что они успокоят Вариных старушек, которые ему нравились.