Ива всерьез задумался.
— И так везде, все в этом мире дает тебе смысл жизни, все, с чем ты соприкасался, все, что соприкасалось с тобой. Все это накладывает отпечаток на твою жизнь и дает тебе опору, дает смысл, которым нужно жить, смысл и цель, к которой нужно стремиться…
— Наверное, я понял… — сказал Ива. — Смысл жизни в… самой жизни, а не в чем-то конкретном.
— Да, думаю, по-другому не скажешь. Теперь ты можешь пойти к матери?
— Нет! Я не смогу ей все это объяснить.
— Сможешь! Если понял, то сможешь, — убежденно сказала я.
— Но…
— Иди, она тебе часть смысла жизни отдала, теперь твоя очередь сделать ее жизнь осмысленной, и не тем, чтобы она постоянно думала, как бы ты с собой чего-то не сделал!
— Но уже ночь, она спит!
Я прикрыла глаза и потянулась к Танре.
— Нет, она не спит, она в ванной…
— Что она там делает так поздно? — удивился Ива.
— Плачет…
— Что?
— Иди!
Ива встал и беспомощно оглянулся на меня.
— Я тебя здесь подожду.
Постояв еще с полминуты, он все же вышел из гостиной. Н-да, и как можно так жить без смысла жизни, без стержня в жизни? В который раз уже удивляюсь ему. И как он живет? Неудивительно, что он уже второй раз пытался свести счеты с жизнью. Я бы, пожалуй, тоже так поступила, чем жить в вечных метаниях, да еще если кто-то специально выводит из равновесия.
Я приготовилась ждать долго, но Ива вернулся достаточно быстро.
— Хм…
— Она меня выгнала, сказала, что все хорошо, и чтобы я шел дальше заниматься своими делами! — сказал Ива, застывая у двери.
— Ты ее хоть утешил?
— Сказал, чтобы она не расстраивалась, что я все понял и больше ничего подобного не выкину, даже думать не буду, — кивнул Ива. — А она не поверила и спросила, как же это я так взял и все понял.
— И что ты ей сказал? — не дождавшись продолжения, спросила я.
— Что ты объяснила, — Ива отвел взгляд и даже голову опустил, только ушами поводил с интересом. Потом спохватился, и уши тоже застыли.
— И?
— Ну, вот после этого она меня и выгнала…
— Ты ничего умнее не придумал?
— Нет…
— Ну и что мне теперь с тобой делать?
Ива еще больше ссутулился, видимо его этот вопрос тоже интересовал.
— Пойдем, — неожиданно оживился Ива, подошел, взял меня за руку и повел. Вскоре мы оказались в его комнате. Я здесь бывала и раньше, но что-то все же изменилось. Кровать, шкаф, письменный стол, полки с книгами… а вот это уже что-то новенькое. Раньше здесь стояла только одна картинка. Вот эта, где Ива стоит в полный рост, лет ему примерно столько же, сколько и теперь, видимо, эту картинку сделали незадолго до моего появления. А теперь их тут три. Так, вот эту я тоже видела, это Лехо нас с Ивой скартинил. Ива тогда долго сопротивлялся, но потом все же обнял меня, теперь вот себе эту картинку поставил. А вот эту я вижу впервые. Здесь Иве лет шестнадцать, но я бы, пожалуй, его не узнала, если бы не кисточки на ушах и фиолетовые глаза, решила бы, что это Лехо волосы выпрямил и остриг. Так похожи, и пробор здесь по центру, и улыбка радостная, прямо не узнать, хотя теперь он стала больше похож на себя.
— Это я школу закончил, — прокомментировал заинтересовавшую меня картинку Ива. — Нам всем такие портреты сделали.
— Я его раньше не видела.
— А я его недавно нашел, поставил.
Тут я увидела еще и альбом картинок, лежащий рядом с картинками.
— Можно?
— Бери, — пожал плечами Ива.
Я взяла альбом. С первых его страниц на меня смотрел маленький Ива в компании с родителями. Он был радостный, всегда улыбался и, видимо, был полностью счастлив. Потом на картинках появился Лехо. Сначала он Иве явно не нравился, как и всякий младший брат старшему, но потом Ива, видимо, смирился, или Лехо просто подрос, как и сам Ива, и картинки стали снова радостными. Часто стали попадаться картинки, где Ива и Лехо вдвоем.
— Это мы на море ездили, красивое оно, море, — прокомментировал Ива. — Это в лесу, мы тогда там неделю жили, это на моем дне рождения, а эти картинки с конкурса, его тогда Лехо выиграл, видишь какой счастливый?
Неожиданно картинки резко изменились. Я увидела Иву таким, с каким сама познакомилась: молчаливым, улыбающимся редко и как-то через силу, картины тоже изменились вслед за хозяином, стали задумчивыми, чаще грустными, философскими. Ива даже повзрослел как-то резко: вот на той странице он был еще мальчишкой, а здесь уже молодой мужчина, только какой-то обиженный на весь свет.
— Такое чувство, что ты — великий философ, и только что вывел для себя какою-то неутешительную истину, — не выдержала я и прокомментировала одну особенно безнадежную в эмоциональном плане картинку.
— Ну, почти так. Это уже после…. после того случая…
— Ты и прическу тогда сменил? — я пролистала немного назад и сравнила. Да, этот пробор на левую сторону появился только теперь и присутствовал на всех картинах бессменно.
— Да, — кивнул Ива.
Я посмотрела на него нынешнего.
— А перенос пробора снова на середину можно расценивать как возвращение к старому?
— Ну да, — согласился Ива. — Просто мне разонравилось причесывать волосы налево.
— А чем нравилось-то, если даже не шло?
— Не знаю, нравилась такая вот асимметрия, что половину лица не видно…
— Понятно, — ну да, что может еще хотеться после неудавшегося самоубийства, кроме как отгородиться от мира? — Мне старые картины больше нравятся, — честно сказала я.
— Да мне тоже, но я по-другому картиниться не мог, не получалось, — развел руками Ива…
— Но теперь-то можешь?
— Теперь могу, — кивнул Ива и улыбнулся, точь-в-точь, как на первых картинках.
— Надо будет тебя скартинить и в этот альбом добавить!
— Хорошо, — кивнул аладар.
— Ты сегодня на все согласен? — усмехнулась я.
— Ага, — снова кивнул Ива.
— Что, правда на все? — ужаснулась я.
— Вряд ли ты попросишь что-нибудь плохое, — пожал плечами Ива.
— Ты так во мне уверен?
— Да, пожалуй, ты единственная, в ком я уверен.
— А сам в себе?
— Не очень… Разве, что… — Ива хотел что-то сказать, но передумал. — Пойдем, я тебе кое-что покажу.
— А альбом — это еще не все? — удивилась я.
— Альбом? Да я и не собирался тебе его показывать, но раз уж ты его увидела.
Я заинтересовалась. Что же он еще мне хочет показать?
Ива тем временем подвел меня к стене и отдернул драпировку. Там оказалась дверь. А я-то все думала, зачем тут эта тряпка висит?
— Заходи, — Ива пропустил меня первую, и я оказалась в небольшой комнатке, где помещался только небольшой диван и столик, на нем стоял редактор, кругом лежала бумага, где чистая, где исписанная. Я заметила, что лежали и нотные листки, и простые со стихами. Несколько карандашей, часть из которых была сломана, лежали на столе вместе с комплектом стерок, частью разорванных на мелкие части. Это что у него, мастерская, что ли?
— А я все гадала, куда это часть пространства делась, грешила на толщину стен, — сказала я.
— Нет, просто есть еще вот этот чулан, — усмехнулся Ива. — Мало кто о нем знает, и еще меньше народу здесь было. Я здесь музыку пишу.
Я обернулась вокруг своей оси, кругом лежали какие-то листки, часть были приклеена к стенам, часть разорвана. Я присмотрелась: везде его почерк, причем где-то красивый и правильный, какой я видел в его тетрадях, а где-то — та древняя деценсейская наскальная письменность, создание которой я как-то имела честь наблюдать во время похода на почту.
— Обалдеть, — заключила я, поворачиваясь к Иве. — Сыграешь что-нибудь из настенного?
— Из чего? — не понял Ива.
— Настенного… я так поняла, что на стене чистовые варианты, а вокруг наброски и черновики.
— А, ну да, черновики, — кивнул Ива.
— Так сыграешь?
— Выбирай, — Ива обвел руками все небольшое пространство его мастерской.
Я покрутилась, присматриваясь к тому, что было прикреплено к стене, и ткнула пальцем в понравившуюся мне бумажку. Ива подошел ближе, изучая мой выбор.