– Нет, я так не думаю, однако расследование уголовного преступления – это очень деликатное дело.
– Вы полагаете, что я хожу и рассказываю налево и направо о том, как проходят возглавляемые моим отцом расследования уголовных преступлений? – В голосе Алисы зазвучало раздражение.
– Вовсе нет, но ваше вмешательство может помешать нашему расследованию.
– Вам в вашем расследовании, возможно, не хватает женского подхода.
– Женского подхода? – опешил Линкольн.
– Мы, женщины, способны заметить то, чего вы, мужчины, не видите.
– Не понимаю, что вы имеете в виду.
– Мы обращаем внимание на детали, которые для вас обычно остаются незамеченными, – сказала Алиса, подходя чуть ближе к Линкольну.
– Какие детали?
– Я не хочу совать свой нос в проводимое вами расследование. Вы только что сказали, что если посторонний человек вмешивается в расследование, то это чревато негативными последствиями.
– Вы, наверное, шутите, – с недовольным видом сказал Линкольн, поднимаясь с кресла.
– Нет, я говорю серьезно. Хотите, я расскажу вам о том, что я обнаружила?
– И что же вы обнаружили? – угрюмо спросил Линкольн.
– Те трое мужчин вели себя очень и очень странно, верно?
– Да.
– Они вели себя так, как будто их накачали наркотиками или словно они сошли с ума.
– Скорее, словно они сошли с ума.
– Вы читали произведение Кальдерона де ла Барки «Жизнь есть сон»?
– Нет.
– В нем рассказывается, как некий король дал своему сыну наркотики, чтобы тот был похож на сумасшедшего.
– У тех трех профессоров не обнаружили признаков употребления ими наркотиков.
– А где полицейские эти признаки искали?
– В их одежде, в их домашних вещах, в их организме.
– В одном из отчетов промелькнула деталь, которая натолкнула меня на другое предположение.
– О чем это вы, Алиса?
– Во время инцидентов все трое находились в полумраке – как будто кто-то погасил масляные лампы. Вам ведь известно, что в том здании еще не установлено электрическое освещение.
– А какое это имеет отношение к тому, находились ли профессора под воздействием наркотиков или нет?
– Кто-то мог сделать что-нибудь с лампами так, чтобы, пока они горят, они выделяли газообразное вещество, от которого у профессоров помутнело в рассудке, а затем этот кто-то погасил лампы, чтобы они не оказали аналогичного воздействия на охранников и прочий персонал библиотеки.
– Это все неправдоподобно.
– Неужели вам так трудно проверить, не было ли каких-нибудь фокусов с лампами? Или вы так решительно отвергаете это предположение только потому, что его сделала женщина? – возмутилась Алиса.
– Вы, я вижу, в мое отсутствие времени зря не теряете, – донесся с порога голос.
– Геркулес? И долго ты здесь уже стоишь?
– Достаточно долго для того, чтобы услышать вашу дискуссию о наркотиках. Мне кажется нелепым думать, что кто-то напичкал профессоров наркотиками, если не обнаружено ни малейших следов.
– Вы правы, Геркулес, однако мы с вами вполне можем предположить, что на профессоров воздействовали не наркотиками, а газом.
– Газом? Во многих странах производят газы, предназначенные для использования в военных целях.
– Такого не может быть, Геркулес. Использовать подобные средства на войне – это бесчестно.
– Времена меняются, и единственное, что сейчас имеет значение на войне, – это победа любой ценой. Так что не будьте романтиком.
– Геркулес! Ты, я вижу, умеешь выслушать женщину, – проговорила Алиса, беря Геркулеса под руку.
– Твое предположение очень многое для меня прояснило. Мне приходили в голову мысли о том, что профессоров каким-то образом напичкали наркотиками. Однако при этом получалось две неувязочки. Во-первых, мы не обнаружили ни малейших следов наркотиков. Во-вторых, действие наркотиков рано или поздно заканчивается, а профессора очень уж долго не приходят в себя. Что же повлияло на них так сильно, что они больше не могут даже разговаривать?
– Не знаю, – пожал плечами Линкольн.
– Сейчас мы все выясним, Линкольн. Вы не могли бы достать мне во-о-он ту книгу? – попросил Геркулес, показывая на толстенную книгу в кожаном переплете.
Американец залез на лестницу и взял с полки книгу.
– Давайте предположим, что профессора не сошли с ума, а надышались газом, от которого их охватила такая мучительная боль, что они сами себя изувечили – кто вырвал себе глаза, а кто откусил язык. От этого газа у них, возможно, возникли ужасно неприятные – просто нестерпимые – ощущения в глазах и в горле.