Он висел на цепях, идущих к охватившим его запястья и шею грубым стальным оковам. Они отняли у него глаз и содрали кожу с рук. Руны, вырезанные на темном металле, пылали раскаленно-красным цветом на границе внутреннего взора. Ржавчина и запекшаяся кровь брызгами расцветали на узких стенах. Единственный желтоватый свет исходил из клетки над ним, вокруг забившейся решетки в полу скопилась дурно пахнущая жидкость.
Берущий Клятвы стоял у запертой двери.
— Я… не… буду… служить, — с трудом выдавил из себя Мемуним.
Берущий Клятвы шагнул ближе. Тошнотворный желтый свет заблестел на бронзовых доспехах, и маслянистые тени пролегли по когтям, крыльям и лапам, покрывавшим их поверхность. Сверкнул единственный синий сапфир, вправленный в центр безликого шлема Берущего Клятвы.
Мемуним скривился и сплюнул. Сгусток кислотной слюны вперемешку с кровью зашипел, обращаясь в пар, прямо над поверхностью бронзовых доспехов. Он почувствовал, как что-то хрустнуло у него в груди, и опустил взор.
+Не думай, что ты такой один, Мемуним, — послал Берущий Клятвы. — Ты не один. Когда-то я был таким же, как ты+.
Слова удивили Мемунима, и он поднял взгляд прежде, чем успел остановить себя. С тех пор как его забрали из башни, была лишь боль. Это не беспокоило его, даже когда у него забрали левый глаз и сняли кожу с рук. Он был существом, тело и разум которого сотворили так, чтобы преодолевать боль куда большую, чем мог причинить нож.
+Ты такой не один+, — снова послал Берущий Клятвы.
Мемуним посмотрел в ответ. На мгновение слова задели в нем какую-то струну, но то была ерунда, просто очередная поза. Он умрет. Мемуним знал это, и теперь, когда неизбежное наконец пришло, он испытал нечто похожее на облегчение.
+Еще один удар сердца, — продолжил Берущий Клятвы, — еще одна секунда будущего, становящаяся прошлым. Жизнь в конечном итоге лишь привычка+.
Берущий Клятвы — который в разрушенной башне назвался Астреем — потянулся и снял шлем. Лицо под ним оказалось не таким, каким он запомнил его в последний раз. Щеки обезображивали шрамы. Огонь, пылавший в его глазах, исчез, и левая глазница была пустым провалом. Это было лицо воина, который многое пережил и носил шрамы своего прошлого на коже.
— Ты был воином — сыном Просперо, — произнес Берущий Клятвы, его настоящий голос был низким и спокойным. — Ты видел, как горит твой родной мир. Ты находился там, когда все, что было у тебя, уничтожил создавший тебя Империум. Ты выжил, цепляясь за жизнь, наблюдая за тем, как братья падают один за другим. Ты продолжал цепляться, чего-то ожидая, и хотя одна половинка твоей души понимала, что спасения не будет, вторая безустанно искала его. Ты позволил себе поверить, что существует способ спасти братьев, спасти себя. Ты поверил — и позволил своей вере стать верностью, стать надеждой.
Вместе со словами на поверхность поднялись воспоминания: серые волки, бегущие по захлестываемым огнем руинам Тизки, башни Планеты Колдунов под вздувшимися от варпа солнцами, свет Рубрики, прожигающий искаженную плоть, а затем безмолвие его мертвых братьев, выступающих из облаков пыли.
— Скажи, Мемуним, куда привела тебя надежда, которую дал тебе Ариман?
Мемуним удержал взгляд Берущего Клятвы. Воспоминания проносились обрывками тьмы и кровопролития, каждый момент — мгновение жизни, которой он больше не понимал. Ощущение прошлого теперь было реальнее, чем боль в освежеванных руках или от шипов на ошейнике, впивающихся в шею. Он поверил в Аримана, поверил, что легион может обрести будущее, что рычаг знания сможет перевернуть порядок мироздания. Он поверил, и последовал, и помог убить грядущее, которое ему пообещали.
— Ты не один, — повторил Берущий Клятвы, и Мемуним моргнул, сосредоточившись на лице перед собой.
Оно снова изменилось. Теперь это было лицо, которое казалось знакомым, лицо, находившееся где-то между воспоминанием и сновидением.
— Кто… — начал он и услышал, как непокорность покидает голос. — Кто ты такой?
Берущий Клятвы улыбнулся, и в выражении этом читались и жалость, и усталость, и холод кромки ножа.
— Ты знаешь, кто я, — произнес он.
— Ты говоришь, как он, — сказал Мемуним и вздрогнул, ощутив сухое дыхание на языке. — Ты говоришь, как Ариман.
На миг ему показалось, будто в пустой глазнице Берущего Клятвы мелькнула искра пламени. Когда тот вновь заговорил, голос был тихим и размеренным.
— Сейчас, Мемуним, ты стоишь в конце пути, что привел тебя в никуда. — Он кивнул и отступил назад. — Но есть другие дороги и другие цели, которым ты можешь послужить.
Мемуним покачал головой. Ему хотелось, чтобы Берущий Клятвы замолчал. Хотел, чтобы боль усилилась так, чтобы он смог погрузиться обратно во тьму, так, чтобы смог забыть.
— Ты уже предложил мне исполнение моих грез, но я больше не буду следовать за ними.
— Я не могу предложить тебе надежду — для нас ее теперь нет, но могу предложить новую мечту.
Мемуним заколебался. Он имел возможность отказаться прямо сейчас, уйти в холодную тьму ночи, где его воспоминания могли остаться, но где он не будет ими владеть.
Берущий Клятвы наблюдал за ним. На его лицо падали тени, скапливаясь в глазнице отсутствующего глаза, затемняя блеск доспехов до цвета потускневшей бронзы. Посох в руке был уже не серебром, но полированной костью и изогнутым эбеном.
Мемуним вспомнил Аримана, последнее мгновение на Планете Колдунов, когда они стояли среди только что сотворенной Рубрики, мгновение, когда за ними пришел Магнус. Он подумал тогда, что Ариман преклонит колени и станет молить о прощении, ибо разве мог он поступить иначе? Но Ариман остался стоять и сказал, что удовлетворен. Мемуним вспомнил миг до того, как Магнус рассеял кабал меж звездами.
— Какая мечта у меня осталась? — спросил он.
Посох Берущего Клятвы завращался, превратившись в полосу синего пламени. Цепи, что удерживали Мемунима, разорвались, шипастый ошейник слетел с шеи. Колдун приземлился на пол, в его разум хлынул варп, соприкоснувшись с мыслями.
— Месть, — произнес Астрей, глядя на него. — Я дам тебе месть.
Долгое мгновение Мемуним молчал, а затем закрыл глаза и склонил голову.
— Я даю тебе клятву, — сказал он.
Ариман остановился посреди своих покоев и прислушался. Кругом было тихо. По крайней мере, настолько тихо, насколько это могло быть на военном корабле. Через вентиляцию вырывался воздух. Прямо за стенами и под полом гудели трубы и провода. Эхо чего-то глубинного и механического, движущегося во внутренностях корабля, рычало на границе слуха. Но что на самом деле привлекло его внимание, так это тишина разума. Все голоса, бормочущие на краю сознания, все мысли и чувства, кричащие ему из чужих разумов, все цвета и текстуры устремлений, страхов и надежд, накатывающих на него, — все смолкло.
Покои не отличались размерами. Он мог пересечь их в шесть шагов, а потолок был достаточно низким, чтобы голова почти касалась голого металла. У стены напротив двери стояла койка. Небольшие полки расположились прямо под линией его зрения на двух других стенах, не считая пустующих стоек для доспехов и оружия. В прошлом эта комната служила арсеналом для линейного офицера Тысячи Сынов, возможно, сержанта. Теперь она принадлежала Ариману.
Колдун прошел к небольшому сундучку у изголовья койки. В нос ударил запах сухого кедра, когда Азек откинул крышку и достал глиняные чаши, масло и фитили. Слабая дрожь масляного пламени прогнала тени, когда он поочередно наполнил и зажег огонь в каждой чаше. Он прервался, пробежавшись взглядом по каждому предмету в помещении, пока его разум отмечал относительное расположение каждого из них. Все в порядке.
На то, чтобы снять доспехи, ушло больше времени. Без силы разума или рук сервов ему пришлось снимать их самому, пластина за пластиной, заклепка за заклепкой. Процесс, который можно было проделать одной только мыслью, стал чередой медленных, механических шагов. Он позволил себе погрузиться в ритм исполнения задачи. Разум успокоился. Все образы, бежавшие сквозь его мысли, замерли. Мир сузился до щелчков и лязга металла и керамита, а также тяжести каждой пластины в руках.