Раздался удар колокола. Он обнял девушку. Ему почудилось, что она никогда прежде не прижималась к нему в таком страстном порыве, никогда не отдавалась ему так полно, как в миг этого торопливого поцелуя на перроне вокзала.
Он долго еще раздумывал об этом в поезде. „Неужели я заблуждаюсь? Неужели это только плод воображения?.. Нет, нет, вот она, правда. Это девушка, так превосходно владеющая собой, на этот раз выдала себя".
VII
КРЫМ
Константин возвращался из Киева через неделю с небольшим. Каждый день, окончив работу, он с пяти до семи часов, пока не стемнеет, просиживал на террасе Рыночного парка. Вид, который отсюда открывается, – один из самых прекрасных в мире. Внизу, влево от террасы тянулись бедные кварталы, примыкающие к порту; справа из зелени поднимались белые стены и золотые купола Печерской лавры, самой известной российской святыни. Далее медленно нес свои воды Днепр, степенный, с широкими излучинами; по реке сновали пароходы, шли караваны барж и шаланд, откуда поднимались клубы дыма и доносились свистки и вой сирен; а еще дальше уходила к горизонту ровная, как скатерть, степь, заканчивавшаяся на востоке темным пятном леса. Необъятный пейзаж, кипящий жизнью на переднем плане, а в отдалении отмеченный спокойствием бесконечного пространства; в нем нет ничего живописного, но и ничто не утомляет глаза, и сам он меняется в течение дня в зависимости от освещения, игры красок. Наступившая в мае жаркая погода делала вечерний воздух мягким, небо казалось глубоким, а цветы наполняли мирные сумерки благоуханием. Константин разглядывал светлые платья женщин, мундиры офицеров, суетящуюся на террасе толпу, потом обращал взор к равнине, которая у его ног погружалась в сон.
В этой величественной декорации московское приключение казалось лишь незначительным эпизодом, и Константина удивляло, что он вложил в него столько страсти. Он уже не понимал, почему прошлое Арины так волновало его: „Слава Богу, она не обманула меня. Ее неслыханное чистосердечие, возможно, спасло меня. Будь она так же беспринципна, как ее западные сестрички, сыграй она ловко сентиментальную комедию, в которой мы так охотно участвуем, попытайся она заставить меня поверить в свою любовь и в то, что, вопреки ее многочисленным связям, я – первый мужчина, завоевавший ее сердце, и, кто знает, не угодил бы я в ее сети? Но с ней невозможны никакие иллюзии, которые заводят нас так далеко. Я никогда еще не встречал существа, столь не подверженного эмоциям. Она позволяет разглядывать себя, как анатомическую схему. То, что женщины обычно скрывают, она выставляет напоказ. Держу пари, что по возвращении из Крыма я буду точно знать количество бывших у нее любовников. Не будем забывать, что я лишь очередной номер в ее списке и должен быть благодарен этой очаровательной девушке, что так откровенно подарила мне себя и помогла нам обоим избегнуть долгих колебаний и бесполезной лжи".
В таком настроении Константин написал Арине веселое, жизнерадостное письмо, в котором признавался, что ему трудно обходиться без их бесед, придававших столько прелести его пребыванию в Москве, и он предвкушает много радости от предстоящих недель в Крыму. Их письма разминулись в дороге. Она ни словом не упоминала о предстоящей поездке и остроумно описывала свою жизнь с влюбленным в нее дядей и теткой, которая, даже мучимая ревностью, с трудом выходила из обычного для нее состояния апатии. Письмо Арины было наполнено той легкостью и непринужденностью, которые она вносила в любое дело.
Он телеграфировал ей о своем приезде и подтвердил их отъезд на следующий день.
Арина, только что блестяще сдавшая экзамен, встретила его на вокзале и в пролетке, отвозившей их в гостиницу, нежно прижалась к нему. Она сообщила, что препятствий их совместной поездке в Крым больше нет, и поведала, как изобретательно она с помощью подруги провела отца, дядю, тетю Варю и друзей, ожидавших ее в провинции. Она только заявила, что должна быть десятого июня дома по причине чрезвычайной важности, и это не подлежит обсуждению. Итак, у нее чуть больше недели свободного времени.
На другой день севастопольский экспресс уносил их к морю.
Они в одиночестве лежали на небольшом пляже, покрытом рыжеватым песком, у самой кромки моря. С трех сторон к пляжу вплотную подступали красные, в расщелинах скалы. У их ног легкие волны разбивались с шорохом, напоминавшим звук рвущейся ткани. На ясном небе неподвижно стояли точно подвешенные к лазури, пронизанные солнцем облака. Как и обещал Константин, они жили, как боги, и, лежа обнаженными у моря под заливавшими их потоками солнечного света, блаженствуя, молча вдыхали морской воздух. Уже больше недели прожили они под Ялтой в ежеминутной интимной близости в небольшом доме – его уступил Константину знакомый художник. Белостенный домик, затерянный в скалах, стоял недалеко от дороги, которая соединяла Ялту с Алуштой. В доме было всего две комнаты. Одна – большая, выходившая на юг и смотревшая тремя окнами на море, с покрашенными известкой стенами, затянутыми восточными тканями, с диванами вдоль стен, покрытыми персидскими коврами, – служила гостиной и столовой. Другая, поменьше, окнами на запад, использовалась как спальня. Из нее открывался живописный вид на сад с кактусами, вечнозелеными растениями, цветами, скалами и соснами. Позади дома была кухня и там же – помещение для служанки, готовившей им еду, – босоногой черноволосой татарки, бесшумно скользившей по дому.
Арина, как кошечка, исследующая новое жилище, обошла выбранный Константином для их совместной жизни дом, потом исчезла на кухне, где долго разговаривала с татаркой. Константин просил ее заняться хозяйством, слегка опасаясь, однако, что она и сюда внесет свою необузданную фантазию. Он ошибался. Арина показала себя превосходной хозяйкой. Еда не только подавалась вовремя, но была отлично приготовлена и отличалась разнообразием. Арина не только не считала ниже своего достоинства давать татарке кулинарные рецепты – кухня Варвары Петровны весьма славилась, – но и следила за их исполнением. Константин был в восторге от заливной осетрины, а о кулебяке оба еще долго вспоминали. Арина всерьез относилась к своим новым обязанностям и, сидя за столом, радовалась, глядя, с каким удовольствием ел Константин.
Жизнь их не отличалась разнообразием, но была полна очарования. Они просыпались поздно в комнате, уже залитой светом. Арина хлопала в ладоши, и босоногая татарка, улыбающаяся и молчаливая, приносила на подносе шоколад, чай, сметану, свежий хлеб, масло, варенье и фрукты. Они завтракали бок о бок в постели и не спешили подниматься. К одиннадцати часам покидали спальню и шли на свой маленький пляж. Здесь они возились на солнце, играли в прятки в скалах, бросались в воду, выбегали на берег, снова купались и растягивались голыми на теплом песке, неподвижно, закрыв глаза, лежали под палящим солнцем. Казалось, по коже пробегают миллионы маленьких электрических искр и разряжаются где-то глубоко в груди. Их сознание отключилось: они были частицей земли, и бесконечная Вселенная текла по их жилам. Они становились побратимами с окружающими их скалами, песком, цветами. Соленый ветер ласкал их свежие и загоревшие тела. Они не разговаривали – едва ли они сознавали свое телесное существование.
К часу дня, когда солнце палило нещадно, они, как пьяные, возвращались в прохладную столовую и обедали. Потом наступали долгие часы отдыха. В первый день Константин расположился на диване, а Арина в кровати, но на другой день, к его удивлению, она позвала его. Читая, куря, засыпая, они лежали рядом почти обнаженные. В пять часов пили чай. Наконец приходило время одеваться. Арина, вздыхая, причесывалась и надевала тонкое, как паутинка, платье.
В сумерках они выходили из дома и гуляли по дороге, которая вела к Ялте и проходила сквозь пышные плодовые и цветочные сады, посаженные вдоль моря. Часто они доходили до города, расположенного в нескольких верстах, и с наступлением ночи ужинали на террасе гостиницы, построенной прямо над морем. Внизу качались на причале суда, а порт был освещен электрическим светом больших круглых фонарей. Благоухающий ветерок доносил отдаленные звуки музыки. Окружающие с завистью смотрели на эту пару, счастье которой казалось вызовом всему свету.