В пять дня, за стандартным чаепитием в кают-компании Фёдор Яковлевич сделал небольшой доклад. Он не вставал, не пользовался доской и фломастером, не следил за стилем и убедительностью изложения. Он просто делился своими мыслями. Его аудитория, состояла из сидящего за тем же столом Ильи и из Анфисы, глядящей на него с экрана компьютера.
– Знаете, дорогие мои, я, наверное, сдурел, но мне неинтересно тупо воспроизводить точные копии известных людей. Я считаю, что наша методика практически отработана, так что скоро клонов сможет штамповать даже полоумный робот. Но клонотрон позволяет нам рискнуть и создать нечто большее в прямом и переносном смысле, – Фёдор Яковлевич помолчал, давая слушателям время осмыслить его слова. – И я спросил себя: «А что будет, если мы внесём изменения в программу внутриаппаратного развития клона? Пусть он порастёт подольше в среде, особенно благоприятной для развития нервной ткани». Иными словами, давайте попробуем преодолеть барьер, наложенный на человеческий плод размером входа в малый таз женщины, размером пресловутой conjugata vera. Давайте попробуем создать крупных и, главное, большеголовых новорождённых.
Илья, выслушав краткое сообщение Поползнева, оцепенел от изумления и восторга. «Вот оно – дело моей жизни!» – хотелось ему выкрикнуть.
Поползнев внимательно смотрел на единогенного сына, ожидая его реакции.
– Фёдор Яковлевич, у вас есть конкретные соображения по составу нового питательного раствора? – не своим голосом просипел Илья.
– Пока что нет. Нужный рецепт нам предстоит найти методом проб и ошибок, работая одновременно на всех четырнадцати клонотронах, – ответил Поползнев.
– Федя! Неужели ты предлагаешь экспериментировать на людях? – донёс скайп испуг Анфисы.
– Зачаток мозга закладывается уже на четвёртой неделе развития, – спокойно продолжил убеждать своих слушателей Поползнев. – Я предлагаю вести исследование максимум до шестой недели. Эмбрион на этой стадии ещё человеком не считается. Так мы убьём двух зайцев: не погрешим против морали и, что куда важнее, повысим скорость перебора вариантов. Я предлагаю Илье поискать в литературе сведения о веществах, способных ускорить развитие нервной ткани.
– Разумеется, я всецело за! – с волнением заговорил Илья. – Фёдор Яковлевич, вы даже не представляете, как я рад такой теме! Ведь я ещё в школе был одержим желанием понять, как человек стал разумным. Кстати, в начале третьего курса два видных учёных предлагали мне заняться проблемой возникновения языка и сознания. Но тут Григорий Александрович отвалил мне огромную стипендию и предложил делать диплом у вас. Передо мной открылась перспектива освоить самые передовые методы клеточной биологии, и, разумеется, я согласился. И вот теперь вы предлагаете мне заняться проблемой эволюции интеллекта, но не на уровне гипотез и теорий, а на самом интересном – на экспериментальном, на практическом, уровне. Такая возможность раньше казалась мне совершенно немыслимой, однако ж, ваш аппарат, Фёдор Яковлевич, открывает нам путь в неизведанное. Дух захватывает от мысли, что мы (не выходя из этой тесной пещеры) сможем – подумать только! – двинуть вперёд самоё эволюцию человека. К тому же, у меня уже появились кой-какие мыслишки насчёт того, ЧТО именно следует добавить к вашему стандартному питательному раствору.
– В качестве донора ядер я предлагаю себя, и тем беру на себя все моральные издержки, – сухо заметил Поползнев.
– И всё-таки, – возразил Илья, – для дела лучше взять клетки помоложе. Без вариантов нужно брать мои ткани.
– А я, – подала голос Анфиса, – могла бы выложить на алтарь науки мои женские ткани.
– Спасибо, Анфисочка! – улыбнулся Поползнев. – Хотя, мне кажется, разумнее воспользоваться клетками Арины Никифоровой. Эта умнейшая женщина могла бы послужить нам идеальным контролем для оценки интеллекта женского клона с увеличенным мозгом.
– А, кстати, как мы назовём наших будущих суперинтеллектуалов? – задумчиво произнёс Илья.
– Может, заумниками? – прыснула Анфиса.