— Да, ему, пожалуй, больше влепили.
— За это они по особой статье ответят! Будьте уверены!
— Теперь комсомольцы хвост подожмут. Разбегутся все, вот увидите. Амба им.
Но этим словам не суждено было сбыться. Случилось совсем непредвиденное.
На другой день, когда Вася лежал в красном гробу, убранный зеленью и цветами — их столько принесли в избу-читальню, прямо в горшках, что некуда было ставить, — Косте подали семнадцать заявлений с просьбой принять в комсомол. Девушки и парни, половина из них пришла из соседних деревень. Смерть Васи потрясла, взволновала их, и они по-своему ответили его убийцам.
«Вместо Васи теперь буду я, прошу...
«Я отомщу за тебя, Вася, прошу...»
«Я буду такой, как ты, Вася, прошу...
Прошу, прошу, прошу принять меня в комсомол...
Даже Ивашка взвинтился. Случилось с ним что-то непостижимое. Этот «непуть», не признающий никакой дисциплины, казалось, занятый только собою, тут сбился с ног, носясь по поручениям Кости. Самоотверженно помогал ему.
Где-то в середине дня, возбуждённый, подлетел к матери и, не моргая, глядя в самые зрачки её, дерзко выпалил:
— Ты, мам, не вздумай меня лупцевать. Я иду в комсомол записываться!
У Елизаветы Петровны подкосились ноги, она села. Протестующе подняла руку, хотела что-то сказать, но Ивашка высоким, звенящим голосом перебил её:
— Я сказал, и баста!
У Елизаветы Петровны защемило сердце, шевельнулось чувство смутного опасения, но она превозмогла его.
— Иди, — дрогнувшим голосом сказала она, помолчав, добавила: — И чем вас больше будет, тем лучше... Тем лучше, — повторила ещё раз.
— Вот и я говорю! — молодцевато подхватил Ивашка и, распираемый чувством великой силы, которая вдруг влилась в него, шумно вылетел из дому.
Убийство Васи потрясло Елизавету Петровну. Она, как всякая мать, ненавидела смерть, особенно когда умирали или гибли дети. В ней произошёл перелом. Она задумалась. Что-то ломалось, рушилось внутри её, уходило навсегда. Так в один из весенних дней под палящими лучами солнца с грохотом и треском ломается лёд. И льдины, гонимые волнами, уплывают. Освобождённая от них река радостно плещется, вбирая в себя каждой капелькой воды солнце, воздух и облака.
В торжественно-скорбной обстановке у гроба Васи их принимали в комсомол. Они давали клятву быть верными и стойкими в борьбе за свои идеи, непримиримыми к врагам народа. И тут же становились в почётный караул у гроба.
Весь день толпились люди. В избу-читальню было не войти. Они стояли на улице на морозе, не замечая холода. Костя никого ни о чём не просил, но случилось так, что люди сами приходили и предлагали свои услуги, а некоторые и без указаний занимались нужным делом.
Похоронить Васю решили не на погосте возле церкви, а в лесу, на том самом месте, где он принял свою мученическую смерть.
С самого утра там хлопотали Симон, дед Гаврила, Федя Бой, дядя Филипп, парни, Яша руководил, давая указания.
Ту сосну, к которой был привязан Вася, спилили в двух метрах от земли. Оставшийся пень обстругали с лицевой стороны. Получилось нечто вроде надгробного памятника. Яша калёным железом выжигал дату рождения Васи и день гибели его. Оказалось, Вася не дожил двух месяцев до своего двадцатилетия. По столбу стекала смола, густая и прозрачная. Казалось, сосна обливалась слезами за погубленную жизнь, свою и Васину.
В стороне горел костёр, люди то и дело подходили к нему, отогревали свои окоченевшие руки. Вырубить корни, продолбить замёрзшую землю оказалось не так легко. Но никто не роптал, никто не ушёл. Работали молча, сосредоточенно, то и дело подменяя друг друга.
Хоронили Васю при скопище людей. Из города приехал человек в зелёной гимнастёрке, который организовывал комсомольскую ячейку, привёз с собою двух милиционеров и следователя.
Поднявшись на холм вырытой земли, он сказал:
— Товарищи, мы прощаемся сегодня с нашим комсомольцем, Василием Рыжовым, чью молодую жизнь без времени оборвали. Его убили жестоко, злодейски, убили враги народа, наши враги. Мы их найдём, обязательно найдём. Мы отомстим за тебя, наш друг и товарищ!
Его сменил Костя. Тяжёлым, угрюмо-враждебным взглядом он обвёл всех присутствующих, точно были все перед ним виновники гибели Васи.
— Враги вырвали из наших рядов хорошего товарища, друга, комсомольца. Но мы не испугались их. Вместо Васи, отнятого у нас, к нам пришло семнадцать человек. — И он потряс пачкой листков-заявлений. — Нас теперь не пять, а двадцать один человек, а будет ещё больше! Будет сто, тыщи! Нас много, всех не перебьёте, убийцы! Мы не свернём со своего пути. Прощай, наш друг и товарищ Вася! Мы клянёмся тебе, за твою молодую жизнь отомстим!
Потом пели «Вы жертвою пали», дали ружейный залп. Лес дрогнул, и далеко в другом конце эхо повторило этот залп.
У тёти Марфы отнялись ноги, её привезли на саночках. На коленях она ползала по снегу у Васиного гроба и всё гладила и целовала его застывшее, восковое лицо, заливая слезами.
— Васюта мой, сыночек мой, ангелочек мой, на кого же ты меня оставил, — причитала тётя Марфа, потом вдруг задумалась, точно очнулась, и, подняв своё многострадальное лицо к людям, горестно спросила:
— Как же без попа-то, люди, без панихиды? Господь не примет его. Будет его душенька мотаться без призрения... О горе мне!
Бабка Агафья, соседка тёти Марфы, большеносая, одноглазая, тут же метнулась к ней. Её единственный глаз, острый и зоркий, как у птицы, хищно загорелся. Припав к уху тёти Марфы, она заговорщицки зашептала:
— Не убивайся, Марфа. Всё, как есть, сделаем. И панихиду справим, и молебен отслужим. Батюшка согласился сюды приехать и отпеть. Как только эти анчихристы уйдут отседа, так мы всё сделаем как надо.
Тётя Марфа отпрянула, в её вымученных, широко открытых глазах вспыхнул огонь.
— Не надо! Не хочу бога, — истошно закричала она. — Его нет! Как он мог допустить такое? Лучше бы он взял мою жизнь! — И, воздев руки кверху, мстительно и злобно вскрикнула: — Я отрекаюсь от тебя! Ты слышишь? Я проклинаю тебя! — И она упала, потеряв сознание, на руки подоспевших к ней людей.
Глухо застучал молоток, заколачивая гроб. Сосны тихо, тревожно зашумели. Они принимали в свою семью Васю Рыжова, который так любил лес и воспевал его в своих стихах.
ПРЕСТОЛЬНЫЙ ПРАЗДНИК. БОЖЬЕ НАКАЗАНИЕ
Незадолго до Первого мая праздновали пасху. В этот престольный праздник поп ходил по домам и служил молебен.
Облачённый в парчовую ризу, расшитую золотыми крестами, с распущенными волосами по плечам, он шёл неторопливой, величественной поступью, как и подобало его сану. Его сопровождала толпа баб, празднично разодетых, и шумливая ватага ребятишек. Они, как рой слепней, кружились возле него, одни бежали впереди и первыми влетали в избу, другие трусцой семенили сзади. Чинно, без баловства, становились вдоль стен, с дотошным любопытством разглядывали внутреннее содержание избы. От их наблюдательного глаза ничто не ускользало — и новые стулья, недавно приобретённые хозяевами, и красивое платье на самой хозяйке дома.
Пока поп входил в дом, под окнами бабы осипшими голосами надсадно горланили пасхальный гимн: «Христос воскресе из мёртвых...
И вот процессия уже приближалась к дому Симона. Елизавета Петровна с самого утра была сама не своя. Подумать только, эти вертихвостки, Лида с Аринкой, наотрез отказались выйти к попу на молебен. Виданное ли дело в этакой-то праздник? Что люди-то скажут, чтоб их разорвало!
— Мы в бога не верим, а значит, нечего и молиться, — категорично сказала Лида и обняла Аринку за плечи. Заговорщицки посмотрев друг на друга, сёстры преспокойно ушли в лес за подснежниками, оставив мать в полной растерянности. Возбуждённая, вгорячах, она набросилась на мужа: