Мадлен молчала. Она обдумывала ситуацию. Их отношения с маркизом до сих пор были чисты, искренни и свободны от любой искусственности. Она даже не знала, что ему ответить.
— Извини, дорогая. — Филипп сжал ее руку. — Я никак не хотел обидеть тебя. — Его улыбка была все еще виноватой.
Мадлен вздохнула и мгновение спустя вымолвила:
— Ты прощен, Филипп… Но все-таки я не понимаю: за что ты его любишь? Он такой… ну, высокомерный, холодный и просто лопается от важности…
— В твоих словах большая доля правды, — ответил маркиз. — Граф, конечно, знает себе цену. Думаю, это результат того, что он рано стал управлять своим поместьем — с пятнадцати лет. Шаторанж — одно из самых старых и богатых имений в Нормандии. Тем не менее, я люблю Люсьена, как раньше любил его отца. И к тому же он так красив… — Маркиз нежно похлопал свою воспитанницу по руке. — Последнее время, дорогая моя, я никак не могу забыть о том, чего тебе не хватает. Поначалу ведь я собирался сделать тебя своей содержанкой во всех смыслах этого слова. Но я растил тебя, и ты становилась мне как родная дочь. — Он тепло улыбнулся. — К тому же аппетиты мужчины с годами уменьшаются, хотя я предпочитаю, чтобы мои друзья не знали об этом. Люсьен молод, красив и очень богат.
Возможно, ты совершила ошибку, отказав ему.
— Сомневаюсь, — сухо ответила Мадлен.
— Большинство женщин находят его привлекательным. Люсьен имеет у них немалый успех. Та самая холодность, которая тебе так не нравится… похоже, ее воспринимают как вызов. Насколько я наслышан, с одной молодой вдовой в Англии у него был довольно долгий и бурный роман…
Мысль о том, что граф способен на страстные чувства, заставила Мадлен недоверчиво фыркнуть.
Филипп улыбнулся.
— Не думай о нем слишком плохо, Мади. При всех своих недостатках Люсьен благородный и надежный друг.
Мадлен кивнула, хотя и была не вполне согласна с маркизом. Тем не менее, его слова не раз вспоминались ей в последующие месяцы, когда народ Франции затеял революцию, изменившую лицо истории.
Глава вторая
Апрель, 1791
Мадлен приложила лоб к холодному мрамору каминной доски и неподвижно смотрела в пустой очаг. На сердце лежал камень, а к горлу подступали слезы. Ее покровитель умирал. Утром доктор Мопре подтвердил то, что давно и так было ясно. Она долго не хотела признаваться себе, но, с тех пор как Филипп переехал на ее квартиру, здоровье его все ухудшалось. Поначалу Мадлен относила это на счет того, что маркиз пережил глубочайшее потрясение. Ведь на его дом напали бунтари и разорили его, а слуги, которым он безгранично доверял, покинули старого хозяина. Но причина была в другом: у Филиппа обнаружили заболевание крови, прогрессирующее и неизлечимое.
— Мадлен?
Она обернулась на голос, позвавший ее, и не удивилась, увидев вошедшего без доклада графа де Ренье.
За последние два года его внешность разительно изменилась. Несмотря на прежние заявления, графу пришлось все-таки расстаться со своей шпагой. Правда, он продолжал носить парик, но одежда его стала достаточно скромной. И если бы не надменность манер, де Ренье можно было бы принять за юриста или канцеляриста.
Мадлен удивляло то, что он все еще оставался в столице, когда большинство их старых друзей давно уехали в Англию, Страсбург или в провинции. Еще более ее удивляло то, что он до сих пор был жив, ибо каждый жест, каждое произнесенное им слово выдавали в нем аристократа. Однако завладевшая улицами агрессивная толпа не трогала де Ренье. Он до сих пор держал карету, хотя герб на ее дверце был закрашен. Но самое удивительное: большинство его слуг остались верны своему хозяину, в особенности же — его личный слуга Жан-Поль. Кажется, он по-прежнему был готов удовлетворить любую прихоть своего хозяина… Не раз Мадлен задавалась вопросом: можно ли связать затянувшееся пребывание графа в Париже с болезнью Филиппа, ибо маркиз явно нуждался в нем? Но она не решалась приписать столь альтруистический поступок надменному графу.
— Я стучал, но никто не ответил, — пояснил де Ренье.
— Иветта ушла вчера, — сказала Мадлен, имея в виду свою единственную служанку. — Ее отец решил, что оставаться со мной далее было бы небезопасно. И я не могу его осуждать. Девушку не раз запугивали по дороге, когда она шла за покупками.
— Понимаю. — Он не выказывал удивления и не делал попыток выразить сочувствие, ибо знал, что в его сочувствии здесь не нуждаются. — В будущем обязательно следите за тем, чтобы дверь была заперта.
— Да. — Господи! Даже в их нынешнем состоянии этот человек раздражает ее. Как ему только удается?
Он подошел ближе и кивнул в сторону спальни. На мгновение в его глазах мелькнула грусть.
— Как чувствует себя Филипп сегодня?
— Утром мне пришлось вызвать доктора. Маркизу было очень плохо, в нем едва теплилась жизнь. — Она глубоко вздохнула, голос у нее дрожал. — Он умирает. Доктор Мопре говорит, что это вопрос нескольких дней.
— Как печально! Я ожидал этого, но все надеялся, что ошибаюсь.
Мадлен отвернулась и поэтому не видела, как де Ренье поднял руку, чтобы приласкать ее, но тут же опустил.
— Могу я помочь чем-нибудь?
Она покачала головой.
— Никто уже ничем не поможет. Доктор советовал теплое вино, если желудок справится. У нас запасы кончились, и мне придется выйти в магазин. Мадам Робар держит хорошее бургундское. — Мадлен вдруг остановилась, почувствовав руку графа у себя на плече.
— Вам не следует выходить из дому сегодня, — сказал он, нахмурившись. — Настроение улиц ужасно. Прошел слух, что король и королева собираются уехать в Сен-Клу, и толпе это не нравится. Составьте список того, что вам нужно, и я прослежу, чтобы Жан-Поль все приобрел.
Они делали так и раньше. Слуга графа, казалось, без труда проникал в те части города, куда Иветта и Мадлен не решались ходить. Однако сегодня она была слишком раздражена на него, чтобы принять помощь.
— Благодарю вас, граф, но я вполне в состоянии сделать несколько покупок самостоятельно.
Он вздохнул, и Мадлен впервые заметила на его лице признаки усталости. Может быть, он был не столь уж хорошо защищен от тяжести жизни в столице, как мне до сих пор казалось, подумала она.
— Вы нужны будете Филиппу здесь, — сказал он. — Прошу вас, Мадлен, позвольте мне сделать то, что в моих силах. Он мой друг.
Ей стало совестно, она почувствовала себя мегерой.
— Извините, граф. Боюсь, я просто устала. Я вовсе не хотела бы показаться неблагодарной, ваша помощь нам очень нужна.
— Мне было бы весьма приятно, если бы вы называли меня по имени, — с досадой произнес он. — Если же это совершенно для вас невозможно, то, ради Бога, обращайтесь ко мне «мсье». Мы оба знаем, что во Франции нет больше никаких графов!
— Значит, мсье Валери? — Мадлен не могла не признать, что новая форма обращения совершенно не подходит графу. Это было почти забавно. Все равно что называть элитного спаниеля дворнягой.
Он вздохнул и улыбнулся одними губами.
— Как вы думаете, Филиппу не повредит свидание со мной? Он просил меня о некоторых услугах, и я пришел с докладом.
— Надеюсь, не повредит, — сказала она, направляясь в маленький вестибюль, куда выходила дверь спальни маркиза. Ее несколько разозлило то, что граф следует за ней, но останавливать его она не стала. Когда Мадлен открыла дверь в спальню и позвала Филиппа, тот отозвался слабым голосом. — У нас граф, — сообщила она.
— Люсьен? — прохрипел больной и попытался сесть, но ему это не удалось.
Без парика маркиз выглядел еще более старым и ссохшимся, а на его лице уже лежала печать мертвеца. Он улыбнулся де Ренье, и Мадлен почувствовала укол ревности. В отношении Филиппа к графу было нечто такое, чего она никогда не могла ни понять, ни разделить.
Оставив мужчин наедине, она вернулась в гостиную и устало опустилась на кушетку. Спать она не собиралась, но… очнувшись, увидела склоненного над собой графа. Его лицо было очень близко к ней, и глаза выражали нечто такое, что она не смогла бы охарактеризовать словами.