Судьба русского дворянства после 1861 г. была совсем иной, резко контрастируя с успехами прусских землевладельцев. Единственным районом, в котором сельское хозяйство было процветающим, капиталистическим и эффективным, был Прибалтийский край — Эстляндия, Лифляндия и Курляндия. Здесь крупные поместья были на самом деле богаче и, как правило, лучше оснащены, чем в Восточной Пруссии. Однако традиции, общественное устройство и форма аренды земли в этих губерниях в корне отличались от таковых в остальной части Романовской империи, а землевладельцы-аристократы были германского происхождения. Хотя отдельные принадлежащие знати поместья в России отличались хорошим управлением и преуспевали, общий уровень крупных поместий, по меркам Германии и Англии, был чрезвычайно низким. Огромные участки земли были либо розданы крестьянам под небольшие наделы, либо обрабатывались крестьянством в пользу землевладельцев на условиях трудовой ренты или издольщины. Возделываемые таким образом угодья, по всей видимости, использовались еще более непроизводительно, чем собственные владения крестьян. Нерентабельность поместного хозяйства привела к массовой продаже дворянством своих земель. После отмены крепостного права дворянству по-прежнему принадлежало 87,2 миллиона десятин земли, но в течение последующих двух десятилетий почти 20 процентов было уже им утрачено, а к 1902 г. — еще 20 процентов. К 1914 г. в руках дворянства осталось лишь 41,1 миллиона десятин[125].
И все же контраст между успехами прусского дворянства в ведении капиталистического сельского хозяйства и упадком помещичьего земледелия в России не был столь резок, как можно вывести из приводимых выше сравнений. За два десятилетия после освобождения крестьян значительная часть прусских землевладельцев из дворян не смогла адаптироваться к капиталистическим методам хозяйствования, разорилась и была вынуждена продать свои поместья: в течение нескольких лет после падения крепостного права 40 процентов дворянской собственности в Силезии оказались в руках буржуазии, а в Восточной Пруссии этот процесс происходил еще быстрее. К 1856 г. в семи восточных областях только 7023 из 12330 (56,9 процента) поместий по-прежнему принадлежали дворянству, в том числе выходцам из буржуазии, лишь недавно получившим дворянское звание. Основными причинами разорения дворянства, как и в России, были отсутствие предпринимательского опыта, расточительность, недостаток средств для приобретения собственного оборудования и тяглового скота, а также чрезмерные долги. Прусские помещики покупали и продавали собственность с головокружительной скоростью и не проявляли никакой сентиментальной привязанности к старым фамильным имениям, которая была так свойственна России. По тому же образцу, как в России, мелкие землевладельцы часто полностью прогорали, тогда как крупные обычно выживали. В Российской империи, например, в период между 1900 и 1914 гг. 155 крупнейших землевладельцев продали 3 процента своей собственности, а дворянство в целом — более одной пятой. В 1885 г. в Пруссии, при том, что 43,1 процента из всех Rittergüter оказалось в руках буржуазии, в это число вошло лишь 32 процента поместий площадью свыше 1000 гектаров. Из 159 владений величиной свыше 5000 гектаров в семи восточных областях только десять принадлежало буржуазии[126].
В противоположность России, в сельских краях Пруссии еще до реформы наличествовали довольно многочисленные группы крупных фермеров из буржуазии. 10 процентов Rittergüter, хотя и не законно, принадлежали собственникам недворянского происхождения. И еще много дворянских поместий были переданы фермерам-арендаторам, представителям буржуазии. Это также касалось части обширных королевских земель, которые до реформы не разрешалось сдавать в аренду. В Восточной Пруссии в 1800 г. насчитывалось около 800 землевладельцев и 250 зажиточных арендаторов; подобное соотношение, согласно Шислеру, существовало и в других провинциях. В экспортирующих зерно Прибалтийских портах также обитали состоятельные купцы, поддерживавшие тесные связи с сельским хозяйством. После 1807 г. эти группы населения, и в особенности фермеры-арендаторы, стали собственниками большого числа поместий. В последующие годы они в большей степени, чем дворянство, представляли передовой рубеж в прогрессе сельского хозяйства, отчасти потому что проявляли к нему больший профессиональный интерес и большую осведомленность в новых английских технологиях, а отчасти потому что жили менее расточительно и значительную долю получаемых доходов вкладывали вновь в поместья.
Эти землевладельцы, выходцы из буржуазии, в целом стремившиеся к ассимиляции с благородным обществом, существенно помогли юнкерам справиться с теми требованиями — как политическими, так и экономическими — которые предъявлял им меняющийся мир. Примером тому может служить история семьи Натузиус. После отмены крепостного права Готхобб Натузиус, занимавшийся производством табака, приобрел бывшее имение Альвенслебен вблизи Магдебурга. Он не только превратил его в образец земледельческого хозяйства на капиталистической основе, но также создал в нем целый ряд производств по переработке сельскохозяйственной продукции, в том числе по переработке фруктов и изготовлению картофельного крахмала, а также маслобойные и винокуренные. Все четыре сына Натузиуса получили дворянское звание, двое из них стали известными животноводами, а двое других играли важную роль в политике[127].
Чтобы найти объяснение, почему крупные поместья процветали в одном случае, и не процветали в другом, следует обратиться к структуре дореформенного сельского общества в Пруссии и в России, а также к пореформенным порядкам, установившимся в обеих странах. Прусское крестьянское общество до 1806 г. было сильно дифференцировано, и особенно ярко этот процесс проявился после освобождения крестьян. Чтобы защитить свою частную собственность и ориентированное на рынок сельское хозяйство, крупные крестьянские фермеры вскоре примкнули к дворянству и относились враждебно к работникам, зараженным идеями бунта или социализма. В самых восточных провинциях даже в 1806 г. свыше половины населения не владели земельной собственностью или имели ничтожно малые наделы. Они создали рынок рабочей силы, из которого после раскрепощения могли черпать юнкера. Более того, прусские реформы 1807–1819 гг. коснулись лишь зажиточных крестьян, то есть таких, кто был в состоянии приобрести собственный плуг. Многочисленное крестьянство, не входившее в эту категорию, продолжало нести трудовые повинности и после революции 1848 года. Прусским землевладельцам, которые до 1872 г. в своем округе пользовались политической и судейской властью и до 1918 г. жестко контролировали жизнь фермерских тружеников, принадлежали все рычаги управления рабочей силой.
125
Статистические данные о продаже земель см. в кн.; Becker S. Nobility and Privilege in Late Imperial Russia. De Kalb, 1985. P. 32. Table 3. О странах Балтии см.: Schlingensiepen G. Н. Der Strukturwandel des Baltischen adels in der Zeit von dem Ersten Weltkrieg. Marburg, 1959; Cmpog Г. П. К вопросу о времени победы капиталистического способа производства в сельском хозяйстве аатвии // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1963. С. 539–547.
126
Rosenberg Hans. Die Pseudodemokratisierung der Ritter-gutsbesitzerklasse // Sturmer M. (ed.), Moderne deutsche Sozialgeschichte.
127
Goerlitz N. Die Junker… Op. cit. S. 214–256, 219–220; Schissler H. Preussische agrargeselschaft… Op. cit. S. 87.