Даже в деле преобразования английских средств сообщения, аристократия не играла хоть сколько-нибудь важной роли. По мнению Бекета, наиболее весомым было участие дворянства в улучшении дорог, так как эта сфера традиционно находилась в ведении гражданских служб и местной администрации. Что касается железных дорог и каналов, то они рассматривались как частные прибыльные концерны, весьма привлекательные своей доходностью для промышленников и коммерсантов, которые, как правило, и вкладывали в них капитал. Пример с герцогом Бриджвотером, выступившим в качестве проектировщика и инвестора Уорсли Кэнэл, можно рассматривать, как исключение. Еще меньшую склонность питали аристократы к участию в железнодорожных компаниях. Бекет приводит данные, показывающие, что всего 23 процента инвестиций, вложенных в строительство каналов в период с 1755 по 1815 гг., и 18 процентов номинального капитала, вложенного в строительство железных дорог в период с 1820 по 1844 гг., принадлежало аристократии и джентри. На заре строительства железных дорог высший класс отнюдь не стремился рисковать капиталами, правда, со временем, когда железные дороги завоевали всеобщее доверие, капиталовложения аристократии в эту отрасль начали расти[188].
Пожалуй, наиболее значительной сферой участия дворянства в промышленности было горнодобывающее дело, аристократам принял лежала большая часть английских земель, и, соответственно, львиная доля минеральных богатств. Среди них были и корнуэльские медные и оловянные руды, добыча которых до конца 1850-х годов приносила крупные доходы. Медная шахта Грейт Консол, находившаяся в корнуэльском имении герцога Бедфордского, в первые двадцать лет своего существования принесла владельцу доход в размере 102453 фунтов стерлингов, а так как предприятие это было сдано в аренду, оно требовало от Расселов минимальных усилий. Пик добычи свинца, главные месторождения которого находились в северной Англии, также пришелся на 1850-е годы; и на протяжении этого десятилетия шахты, где добывали свинцовую руду, приносили своему владельцу, герцогу Девонширскому, в среднем доход 12000—15000 фунтов стерлингов в год. Впоследствии конкуренция с зарубежными предприятиями сделала добычу свинцовых, оловянных и медных руд менее выгодной. Наиболее крупные рудники герцога Девонширского были закрыты в 1896 г., а после 1884 г. Бедфордские медные шахты также перестали приносить дивиденды[189].
Добыча железа имела более широкое распространение и приносила доходы большему числу аристократов, чем олово, медь и свинец, вместе взятые. Ио даже эта отрасль была незначительна в сравнении с добычей каменного угля, который в период с 1815 по 1914 гг. служил Британии основным источником энергии. В 1800 г. в Британии добывалось примерно 10 миллионов тонн угля; уже к 1885 г. этот показатель возрос до 160 миллионов тонн. По мнению Дерека Спринга, «маловероятно… чтобы в первой половине девятнадцатого века значительное число поместий получали половину или более своего валового дохода из (несельскохозяйственных) источников», однако к 1914 г. ситуация изменилась в корне. Из двадцати девяти сверхбогатых аристократов, включенных Рубинштейном в перечень на 1883 г., большинство в значительной мере черпало доход именно из несельскохозяйственных источников. Среди этих источников добыча угля занимала второе место, уступая лишь недвижимости в Лондоне, и была чрезвычайно широко распространена. Некоторые удачливые магнаты, среди которых наибольшей известностью пользовались герцоги Девонширский, Портлендский и Норфолкский, наряду с крупными углеразработками, владели также и участками городских земель. Что касается герцогов Нортумберлендского и Сатерлендского, маркизов Бата и Лондондерри, графа Дадли и графа Фитцвильяма, то они своим богатством были обязаны главным образом углю. Если подобное утверждение было справедливо уже в 1883 г., еще более справедливым оно стало в 1914 г., когда сельское хозяйство пришло в упадок, а уголь еще не уступил нефти своих мировых позиций в качестве основного ресурса энергии[190].
В восемнадцатом веке большинство аристократов лично управляли своими угольными шахтами, но в девятнадцатом веке подобные примеры становились все более редкими. Как утверждает Бекет, в 1890 г. «всего одна восьмая часть йоркширского угля по-прежнему добывалась непосредственно владельцами», отмечая, что показатель этот был куда выше, чем в среднем по стране. К 1914 г. лишь незначительное число крупных угледобытчиков дворянского происхождения лично управляло собственными шахтами, хотя шахта, по-прежнему находившаяся в руках компетентного владельца-управляющего, приносила бульший доход, чем сданная в аренду. Даже Лэмтены, графы Даремские, которые в 1856 г. получили со своих шахт прибыль в 84207 фунтов стерлингов, а в 1873 г. — исключительно высокую прибыль в 380000 фунтов стерлингов, в 1890-х годах отошли от угледобывающего дела, «вложив крупные суммы, вырученные от продажи шахт, в биржевые акции и облигации»[191].
Одной из причин, побуждавших аристократию отказываться от непосредственного участия в угледобывающей и других отраслях промышленности, являлись риск и расходы, неизбежно связанные с подобной деятельностью. В девятнадцатом веке, по мере того, как промышленность становилась крупномасштабной, технически сложной и требовала больших капиталовложений, и риск, и расходы неимоверно возросли. Даже в конце восемнадцатого века герцогу Бриджуотеру на строительство проводимого им канала пришлось сделать заем на сумму 346806 фунтов стерлингов, и хотя со временем его проект начал приносить доходы, мало кто из аристократов обладал Достаточными денежными ресурсами, решительностью и побудительными мотивами, чтобы рискнуть подобной суммой. Добыча угля требовала не меньших затрат. По финансовым отчетам графа Фитцвильяма невозможно судить о размерах инвестиций, но известно, что «к началу 1830-х годов шесть шахт графа Даремского поглотили 400000 фунтов его состояния… в то время как в период с 1819 по 1854 гг. лорд Лондондерри вложил в усовершенствование и расширение своего дела около 1 миллиона фунтов». И даже эта сумма составляет лишь половину той, что Кавендишам в конечном итоге пришлось вложить в Барроу[192].
Не удивительно, что аристократы викторианской эпохи, даже те из них, кто располагал достаточными средствами, в большинстве своем не стремились подвергать свое состояние риску, сопряженному со столь крупными инвестициями. Обладая богатством — по крайне мере до начала 1870-х годов, — и прочным социальным статусом, аристократы в меньшей степени, чем любая другая группа английского общества, имели побудительные причины для риска. В то время как представители других групп путем рискованных инициатив стремились обеспечить себе комфортабельные условия жизни, повысить свой статус или основать династию, аристократы уже пользовались всеми этими благами. Аристократ, как правило, исполненный фамильной гордости, прекрасно понимал, что одна неудачная спекуляция способна за месяц-другой уничтожить то, что поколения его предков создавали веками и что вверили ему на сохранение. По всей вероятности, предприниматели-аристократы — например, седьмой герцог Девонширский или третий маркиз Лондондерри — были людьми необыкновенного темперамента и склада[193].
Сложившиеся в Англии обстоятельства также благоприятствовали аренде. Владельцы нередко сетовали, что на управляющих нельзя положиться. С другой стороны, в отличие от большинства европейских стран, в Англии вполне возможно было найти компетентных и поддающихся контролю арендаторов-буржуа, которые обеспечивали владельцам постоянный доход от шахт. Так как английская аристократия имела давнюю традицию отдавать в аренду фермы, было не лишено смысла применять те же самые принципы в сфере горного дела, более затратной и по природе своей связанной с куда большим риском.
190
Rubinstein W. D. Men of Property. The Very Wealthy in Britain Since the Industrial Revolution. London, 1981. P. 194; Spring D. English Landowners… Op. cit. P. 30–37; Beckett J. V. The Aristocracy in England… Op. cit. P. 211–221.
191
Beckett J. V. The Aristocracy in England… Op. cit. C. 215; Spring D. English Landowners… Op. cit. P. 37.
192
Beckett J. V. The Aristocracy in England… Op. cit. P. 217, 260, 319; Г. Мии полагает, что за период до 1856 года в шахты Фитцвильяма было вложено 1.95 миллиона фунтов стерлингов, и осуждает «ограничения в счетах Вентворта» (Aristocratic Enterprise, p. 200–202);
193
Spring D. English Landowners… P. 45–51; Rubinstein W. D., в кн. Men of Property… (Op. cit. P. 176–177) обсуждает стимулы британских предпринимателей в манере, близкой этому параграфу. Даже среди предпринимателей Британии культ неограниченного богатства был значительно менее распространен, чем в США.