Если подобные течения существовали внутри немецкого протестантизма, то неудивительно, что подавляющее большинство немецких католиков-аристократов не могло не укрепиться в своей вере под воздействием событий 1789–1815 гг., не говоря уже о притеснениях, которым в Германии подвергались католики со стороны все более набиравших силу протестантских княжеств и общин. Приверженность католической церкви, однако, различалась от семьи к семье и даже от человека к человеку. То же можно сказать и о готовности немецкой аристократии проглотить во всем объеме антилиберальные папские буллы, включая Syllabus[288] Пия IX и его догмат о непогрешимости папы. Среди высшей знати смешанные браки были отнюдь не редкостью и часто приводили к тому, что сыновья следовали вере отцов, а дочери выбирали религию матери. Вряд ли в таких обстоятельствах между конфессиями могла разыграться острая вражда, и верность католической церкви в значительной мере оставалась таким же, как и в восемнадцатом веке сочетанием семейной традиции с разумным уважением к нравственным принципам, лежавшим в основе общественного порядка.
Таким, например, было отношение к сложившемуся положению вещей у Карла Эгона II, вольнодумца и масона, родившегося в эпоху Просвещения и женатого на протестантке. Он проявлял огромный интерес к естественным наукам, развитию техники и образованию. Своему наследнику он решил дать образование, наилучшее из всех возможных, и с этой целью взял ему в гувернеры протестанта, а затем отправил в Гейдельбергский университет для серьезных занятий историей и юриспруденцией. Только семейная традиция и сознание, что религия связывает его с бывшими подданными, давая легитимность его власти в глазах местного населения, удерживали Карла Эгона II в лоне католической церкви. Его сын (хотя он тоже был женат на протестантке) был куда более ревностным католиком, чем его отец; но своим ближайшим пожизненным другом Карл Эгон III числил Хлодвига Гогенлоэ-Шиллингфюрста, будущего имперского канцлера и старейшину католиков-либералов, самую выдающуюся личность в той небольшой группке крупных аристократов-католиков, которая продолжала поддерживать либеральное Прусское государство даже в период Kulturkampf[289][290].
Гогенлоэ был, однако, исключением; подавляющее большинство аристократов-католиков решительно не одобряли либеральную политику, которая, по их мнению, не только притесняла их собственный класс, но и разрушала политический и нравственный порядок в целом. Из всех групп аристократов-католиков, наиболее последовательными в защите своих консервативных религиозных принципов были, пожалуй, вестфальцы. Бургхард фон Шорлемер-Альст, по всем данным не самый предвзятый наблюдатель, в 1866 г. заявлял, что «католическое дворянство Вестфалии, не в пример более, чем дворянство любой другой страны, хранит верность своей церкви».
По сравнению с Гогенлоэ и Фюрстенбергами вестфальская Stiftsadel была менее державной и более провинциальной. Мюнстерская знать, например, заключала браки почти исключительно в своем узком кругу. К тому же в этих, в прошлом подчиненных папству землях судьба дворянства неизменно была тесно связана с судьбой церкви. В ответ на секуляризацию и давление со стороны прусского либерального государства мюнстерское дворянство, считает Гейнц Райф, вдохнуло новую жизнь в свой католицизм. В восемнадцатом веке многие аристократы жили за счет церковных доходов, но лишь немногие были истинно верующими. В девятнадцатом веке это положение изменилось: члены знатных семей сплошь и рядом стали служить церкви с самоотверженностью и глубокой верой, точно так же занимаясь благотворительными делами, которые исходили от церкви. Хотя вера эта и служение были несомненно искренними, справедливо и то, что католицизм многообразно помогал вестфальской аристократии. В революционный период единству семейного клана — жизненно важному там, где старались сохранить права первородства, — угрожал дух индивидуализма, распространившийся среди младших сыновей и дочерей. Воздействие воспрянувшего католицизма вместе с куда более глубокими и задушевными отношениями между родителями и детьми должно было противостоять этой уг розе и сцементировать верность семейным началам. К тому же, церковь давала дворянству основательную, освященную веками и сильную антилиберальную идеологию, с помощью которой аристократии легче было восстанавливать свое положение лидера среди католического населения на основе общей вражды к многим сторонам прусского государственного либерализма.
В ходе борьбы за предохранение духа верности католицизму и семье от ядовитого соприкосновения с либерализмом и прусской государственностью, аристократия Вестфалии и Рейнской области создала в Бедбурге Рыцарскую академию, где ее отпрыски могли получать общее образование, соответствующее тому, какое давалось в гимназии, но получаемое в чисто дворянской, католической среде, и где вместе с noblesse oblige[291] их наставляли бы и по части семейной, религиозной и сословной гордости. Точно так же ряд швабских католических Standesherren, оказавшихся после 1806 года подданными протестанте кого либерального Вюртемберга, открыли в Нейтраухбурге свою дорогую частную школу-пансион, которая должна была обеспечить их сыновьям образование равное гимназическому, но в чисто католическом и дворянском окружении. Учителям Нейтраухбургской школы было, однако, не легко подвигнуть ленивых и беспечных наследников южно-германской знати к ревностным усилиям в постижении наук, религии и политики. В Бедбурге с этой задачей справлялись успешнее, но и там вера и сильный характер ценились выше, чем интеллект[292].
У прусской протестантской аристократии для получения образования было два канала. Многие мальчики из верхних слоев общества посещали обычную государственную среднюю школу, гимназию, — общедоступную дневную школу. Однако дворяне всегда составляли там меньшинство. «Дворянство не гнушается сидеть за одной партой с сыновьями торговцев» — восхищался заезжий британец. Будучи дневными школами, гимназии сосредоточивали усилия на развитии в своих питомцах интеллекта, а не всей личности в целом, однако, исповедуемая в гимназиях философия образования была несравненно более передовой, чем в паблик-скул. Как государственные учреждения, гимназии предназначались частично и для подготовки развитых, культурных чиновников, но принятая в них концепция образования была откровенно антиутилитарной и направлена не на набивание учеников сведениями или вдалбливание в них грамматических правил, а скорее на поощрение того, что Ч. Э. Мак-Клелланд определял как «чуть тронутый аристократизмом дух саморазвития и досуга». Через неогуманистический курс в гимназии и изучение философии, права и политики в университете «Фихте и даже Гумбольдт намеревались создавать для управления Пруссией если не королей-философов, то, во всяком случае, бюрократов-философов»[293].
Краеугольным камнем неогуманистического образования были классические дисциплины, однако, его адепты черпали вдохновение из немецких научных исследований античности и стремились не просто научить своих учеников грамматическим правилам, а открыть им глаза на культуру, философию и общество Греции и Рима. Как заметил Мэтью Арнольд[294], при таком обучении у учащихся (в сравнении с мальчиками, питаемыми голой грамматикой) «возникает гораздо более живой и жадный интерес к греческому и латыни; и намного более вероятно, что их память удержит эти языки навсегда». Если лучшие ученика прусской классической гимназии имели перевес над своими английскими собратьями, то и число пруссаков, извлекших что-то стоящее из классических штудий, было намного большим, чем в Англии. Наряду с классическими языками прусским гимназистам преподавались математика, немецкий и французский языки, история и естественные науки. Правда, кроме гимнастики, да и то не везде, спортом там не занимались. Вывод, который сделал Мэтью Арнольд, звучал весьма мрачно; «в Англии подавляющее большинство учеников паблик-скул работают куда меньше, чем школьники за рубежом»[295].
288
Syllabus errorum — приложение к папской экликтике от 8.XII.1864 г., в которой перечислялись и осуждались формы современной жизни, не соответствующие учению папской католической церкви. Таковых было указано папой восемьдесят.
289
«Культуркампф» — имеется в виду борьба между прусским канцлером Бисмарком (1815–1898) и католической церковью в 1872–1888 гг.
290
Cm. Eltz E. E. Die Modemisierung einer Standesherrschaft. Sigmaringen,1980. S. 24–37 об образовании Карла Эгона III. О религии и немецком консерватизме см. например, Greiffenhagen V. Das Dilemma des Konservatismus in Deutchland. Frankfurt, 1986, abt. V.
292
Reif H. Westfalishe adel. Op. cit. S. 352–354; Kircher W. W. adel, Kirche und Politik in Wurttemburg 1830–1851. Stuttgart, 1973. S. 238–244.
293
McClelland С. E. State, Society and University in Germany 1700–1914. Cambridge, 1980. P. 106–121: PonsobyA. The Decline… Op. cit. P. 194.