С типом обучения, существовавшим в английских элитных школах, прусский дворянин знакомился только по окончании гимназии — если вступал в одну из университетских корпораций. В отличие от Оксфорда и Кембриджа, в немецком университете студенты жили не совместно на университетской территории, а расселялись по отдельным квартирам. Те, кто тянулся к организованным формам образования, находили их в корпорациях, ассоциациях и обществах, членство в которых было сугубо добровольным. Из этих различных «братств» именно корпорации выделялись как наиболее закрытые сообщества, куда принимали в основном знатных и состоятельных студентов юридического факультета, справедливо имевшего репутацию самого ленивого и богатого из всех по составу своих учащихся. Нельзя, однако, забывать, что к началу двадцатого века «общее число дворян в корпорациях понизилось до восьми процентов»[296].
Корпорация всегда состояла из малого числа членов, и, как правило, не более десяти активных в каждый данный период. В ней соблюдалась четкая иерархия; новички (Fuchse)[297] должны были проходить через обряды посвящения и обслуживать старших корпорантов, выполняя их поручения. В корпорациях существовали свои ритуалы и свой жаргон: «для такого серьезного занятия как попойка имелся детально разработанный неформальный ритуал». Дуэли считались de rigueur[298], а их целью было выказать мужество, хладнокровие и готовность защищать свою честь в глазах себе равных. Товарищество, чувство исключительности, любовь к ритуалу и особой форме одежды объединяли корпорантов. Они гордились своей манерой поведения, своим самообладанием и не требующим особых усилий превосходством над другими студентами. Старые бурши, часто горячо преданные корпорации, помогали в устройстве будущей карьеры. Сентиментальные воспоминания о былой вольнице и буйных пирушках связывали их с корпорациями; узы братства были на редкость крепки, в особенности в более аристократических департаментах гражданской и дипломатической службы. Здесь многое напоминало английские паблик-скул: и тут и там молодые люди щеголяли в странных — но важных как символ — головных уборах, форменной одежде, носили «свои» цвета и тому подобное «свое». Сравнивая в 1911 г. аристократическую молодежь в разных странах Европы, некий русский обозреватель отмечал, что англичане, «самые юные» среди сверстников, по большей части сочетают в себе наивность, любовь к спорту и ограниченность во взглядах или миропонимании. Ближе всего к ним стояли немцы, хотя последние превосходили англичан в уважении к властям предержащим. По мнению этого русского, немецкие юноши — нравственно чистые и физически сильные — были сентиментальны, нудны, неуклюжи и туповаты, зато, как и англичане, менее распущены, чем французы. И отличались значительно лучшим поведением и большим единообразием, чем русские юнцы. Если этот русский господин сравнивал студента-корпоранта и выпускника одной из более элитных паблик-скул, то он был весьма недалек от истины[299].
Альтернативой гимназии для прусского дворянства был кадетский корпус. В девятнадцатом веке туда принимали мальчиков десяти лет, и в этих закрытых военно-учебных заведениях они проводили от шести до восьми лет, прежде чем — при условии успешного окончания — получить назначение в армию. Начиная с 1840-х годов общеобразовательный курс в кадетском корпусе почти не отличался от курса реальной гимназии: иными словами, в области теории равнялся гимназическому курсу, но с большим удельным весом математики и преобладанием современных, а не классических наук. Хотя изучение военных предметов начиналось только со старших классов, в корпусе на всех его ступенях царила военная атмосфера и высоко ставились воинские доблести. Кадеты знали, что начальству гораздо милее «сильный характер» и воинские добродетели, чем блестящие успехи в науках. Мальчикам, выбравшим службу в армии своим жизненным поприщем и, как правило, происходившим из военных семей, редко когда требовалась особая помощь, чтобы привести их понятия и поведение в соответствие с принятыми в корпусе.
Даже по критериям поздневикторианской паблик-скул, кадетский корпус был школой с суровым, консервативным, тоталитарным режимом. Кадет вставал в половине шестого утра, ложился спать в десять вечера, и каждая минута в течение дня, каждый его шаг строго регламентировались. Индивидуальность искоренялась даже прежде, чем он достигал подросткового возраста. От кадета требовалась строжайшая дисциплина и беспрекословное подчинение. Никакие скидки на слабое здоровье или психологические особенности не допускались: от прусского офицера ожидали, что он будет достойно блюсти честь своего мундира, каким бы превратностям ни подвергся и перед какими бы трудными задачами ни оказался. Как и в английской паблик-скул, в кадетском корпусе среди воспитанников существовала иерархия, и на каждом ее уровне имелись определенные привилегии и обязанности, обеспечивающие поведение согласно установленным правилам и ценностям. Как и в паблик-скул, подготовка к жизни в обществе (социализация) проводилась неформально, самими мальчиками. Цель ставилась — воспитать крепких, уверенных в своих силах младших офицеров, беззаветно преданных офицерскому корпусу и полностью разделяющих его ценности. В соответствии с этими целями в юных кадетах воспитывали дух повиновения, и подавляющее их число с честью выдержало проверку практикой. Престиж офицерского звания был очень высок; выросшие в большинстве в сельской местности, мальчики отличались крепким здоровьем и самостоятельностью, а жизненные принципы, внушаемые им в корпусе, полностью совпадали с теми, какими руководствовались их отцы, какие культивировались у них дома. Кадетский корпус был предназначен для того, чтобы сделать стальной волю и сильным тело. Для развития интеллекта было мало времени, а на воспитание чувств, включая эстетическое, не оставалось совсем. В защиту кадетского корпуса можно, однако, сказать, что главной задачей этого учебного заведения была подготовка офицеров для действия на поле боя, и качества, которые оно воспитывало в своих питомцах, полностью соответствовали этой цели[300].
У русского дворянства восемнадцатого века не было собственных, российских, традиций в воспитании и образовании, как не было и давно учрежденных школ с установившейся репутацией. Принципы образования заимствовались у Запада и плохо укоренялись в русской почве. Да и часто принципы эти приходили в столкновение друг с другом. К 1800 году на одном полюсе было государство, которое нуждалось в знающих толковых чиновниках. На другом — действовали принципы, внушаемые своим питомцам французскими гувернерами-эмигрантами, которые стремились привить русской знати манеры, нравы и идеи парижских салонов времен Старого режима. Между этими двумя крайностями обосновались педантичные немцы из третьего сословия — главные наставники русской дворянской молодежи, которые содействовали развитию у нее идеи культурного лидерства и общественного служения. Идеи, навеянные Руссо, также имели успех. Иностранные влияния не прекращались и в девятнадцатом веке. На протяжении десятилетий велись, то разгораясь, то затихая, яростные дискуссии о пользе или, напротив, вреде классического образования, заимствования целиком западного опыта при отсутствии местных корней и государственной поддержки обучения греческому и латыни[301].
В России не было полуавтономных университетов в прусском духе, не говоря уже о независимых престижных школах в духе английских паблик-скул. Государство держало образование под прямым контролем и его колебания в образовательной политике — следствие, как правило, смены политических течений — приводили к тому, что в девятнадцатом веке подход к преподаванию в образовательных учреждениях России был намного менее устойчивым и неизменным, чем в Англии и Германии. В обеих этих странах, во всяком случае на протяжении викторианского периода, школьное обучение было весьма успешным и редко давало повод ставить под вопрос основные принципы и методы, согласно которым элита получала воспитание и образование. Пруссия пережила свои годы кризиса с 1807 по 1815 гг., радикально реформировав систему образования. Мэтью Арнольд писал о прусских гимназиях, что «пруссаки довольны ими, гордятся ими и имеют к тому все основания; прусская школа умно спланирована и соответствует их интеллектуальным потребностям». Россия же, напротив, получила свою Йену[302] в Крымской войне 1854–1855 гг. и поэтому только в середине века прошла через период радикальных реформ, включая и реформу образования[303].
296
Jarausch К. H. Students, Society and Politics in Imperial Germany. The Rise of academic Illiberalism. Princeton, 1982. P. 321.
299
Ibid. P. 234–235, 310–321; Paulsen F. The German Universities… Op. cit. P. 372–377; Гражданин. № 15 (24 апреля 1911). С. 6; Muncy L. W. The Junker in the Prussian administration under William II. Providence, RI, 1944. P. 105–107.
300
Zabel J. K. Das preussishe Kadettenkorps. Frankfurt, 1978 — является последним по времени исследованием, посвященным этому предмету. Кн.: Vizitelly Н. Berlin under the New Empire. London, 1979. P. 386–406 — полезна в качестве короткого комментария восхищенного иностранца в 1870-е годы.
302
Имеется в виду Йена-Ауэрштадское сражение (1806), в котором прусские войска были разбиты Наполеоном.