– И я пытаюсь не стыдиться, Ари.
Я знал, каково это – стыдиться самого себя. Только Данте понимал, за что ему стыдно. А я нет.
Данте. Он очень мне нравился. Очень-очень нравился.
Восемь
Я смотрел, как отец листает страницы. Ему явно понравилась книга, и благодаря ей я узнал об отце нечто новое. Выяснилось, что, прежде чем вступить в морскую пехоту, он изучал искусство. Эта новость плохо вписывалась в сложившееся у меня с детства представление об отце, но понравилась мне.
Как-то вечером, изучая книгу, он подозвал меня к себе.
– Посмотри, – сказал он, – это фреска Ороско[12].
Я уставился на репродукцию в книге – но его палец, которым он одобрительно постукивал по странице, казался мне интересней самой иллюстрации. Этим пальцем он сжимал на войне спусковой крючок. Этим же пальцем нежно касался моей матери, хоть я и не понимал, откуда в нем нежность. Я хотел поговорить с ним, хотел что-нибудь ему рассказать, о чем-то расспросить. Но не мог – слова застряли в горле – и просто кивнул.
Я и думать не думал, что отец разбирается в искусстве. Наверно, потому что видел в нем лишь морпеха в отставке, ставшего почтальоном.
Морпеха-почтальона, который вечно молчит.
Морпеха-почтальона, который вернулся с войны и завел еще одного сына.
Вряд ли, конечно, моя жизнь была его затеей. Я всегда считал, что это мама меня захотела. Но наверняка все же не знал – уж слишком многое напридумывал у себя в голове.
Я мог бы спросить отца о многом. Мог бы. Но что-то в его лице, в его взгляде и кривой улыбке не давало мне выдавить ни слова. Казалось, он не хочет, чтобы я знал его настоящего, поэтому я просто собирал о нем подсказки. И то, как он читал ту книгу, было очередной подсказкой в моей коллекции. Когда-нибудь я сложу их воедино и все пойму. И разгадаю тайну своего отца.
Девять
Однажды после бассейна мы с Данте пошли гулять. По дороге мы зашли в супермаркет. Данте купил колу и орешки. Я взял шоколадный батончик с арахисом и карамелью. Данте предложил мне запить его колой.
– Не люблю колу, – ответил я.
– Это странно.
– Почему?
– Все любят колу.
– Я не люблю.
– А что любишь?
– Кофе и чай.
– Это странно.
– Ладно, я странный. Заткнись уже.
Он засмеялся.
Мы бесцельно бродили по округе. Наверное, нам просто не хотелось идти домой. Мы болтали о всякой ерунде. О всяких глупостях. Потом он спросил:
– Почему мексиканцам так нравятся прозвища?
– Не знаю. Разве нравятся?
– Да. Знаешь, как мои тети зовут маму? Они зовут ее Чоле.
– А на самом деле она Соледад?
– Именно об этом я и говорю, Ари. Ты знаешь. Ты знаешь, что это сокращение от Соледад. Как будто это так логично. Но с чего вдруг? Почему бы всем просто не звать ее Соледад? Что еще за Чоле? Откуда они вообще взяли Чоле?
– Почему это так тебя беспокоит?
– Не знаю. Просто странно.
– Слово дня?
Он рассмеялся и закинул в рот горсть орешков.
– А у твоей мамы есть прозвище?
– Лили. Ее зовут Лилиана.
– Красивое имя.
– Соледад тоже.
– Да нет, не особо. Тебе бы понравилось, если бы тебя звали Уединение?
– Можно перевести и как одиночество, – сказал я.
– Вот видишь? Печальное имя.
– Мне оно печальным не кажется, – возразил я. – Оно красивое. И очень подходит твоей маме.
– Возможно. Зато Сэм – Сэм идеально подходит моему папе.
– Ага.
– А твоего как зовут?
– Джейми.
– Мне нравится это имя.
– Его настоящее имя – Сантьяго.
Данте улыбнулся.
– Теперь понимаешь, о чем я? Опять эти прозвища.
– Ты переживаешь из-за того, что ты мексиканец, да?
– Нет.
Я испытующе на него посмотрел.
– Ладно, немного, – согласился он.
Я предложил ему свой шоколадный батончик. Он откусил кусочек и сказал:
– Короче, не знаю.
– Ага, – кивнул я. – Вижу, что переживаешь.
– Знаешь, что мне кажется, Ари? Мне кажется, мексиканцам я не нравлюсь.
– Странное утверждение, – заметил я.
– Странное, – поддакнул он.
– Странное, – повторил я.
Десять
Одной безлунной ночью мы с родителями Данте поехали в пустыню, чтобы опробовать его новый телескоп. По дороге Данте с отцом подпевали «Битлз» – правда, оба не попадали в ноты, но им было все равно.
Они часто касались друг друга. Семья любителей понежничать. Каждый раз, приходя домой, Данте целовал маму и папу в щеку – или они целовали его, как будто это у них в порядке вещей.
12
Хосе Клементе Ороско – мексиканский живописец и график, один из главных новаторов в области монументальной живописи XX века.