Дорота. Итак, оказалось...
Януш. Итак, оказалось, что у меня на выбор всего лишь две возможности — либо школа, что меня не прельщало, либо вуз. Я был очень хорошим студентом и, закончив учебу, был без экзаменов принят в докторантуру. Кроме того, меня удостоили привилегии, которой народное государство одаряло самых лучших выпускников, то есть тех, кто получал так называемый голубой диплом. Эта привилегия предполагала предоставление нам...
Дорота. Квартир!
Януш. Да, причем в течение двух лет!
Дорота. Было за что бороться.
Януш. Да. Это было нечто невероятное, потому что квартиры приходилось ждать по пятнадцать-двадцать лет, ютясь с родителями. Глава города был обязан выделить такую квартиру вне очереди, что возбуждало огромную зависть окружающих. Получить квартиру в течение двух лет, которые, однако, проносились как одна секунда, будучи еще совсем молодым человеком. Этот факт меня чрезвычайно сильно мотивировал. А если еще достать справку о наличии туберкулеза или о том, что ты учитель, то тебе полагалась дополнительная комната. И вместо М-3 ты мог получить М-41. А имея даже хотя бы М-3, уже можно было заводить семью. И я этой возможности не упустил. Каждую неделю я настойчиво ходил к городскому главе и показывал ему свой диплом. Конечно, зачастую, учитывая жилищные проблемы, в те времена подобные обещания не выполнялись. У этого бедного чиновника просто не было квартир для распределения. Но я получил обещанную квартиру. И через два года после окончания учебы смог вселиться в нее. Итак, я решил остаться в вузе. Но должностей в вузе было не так уж много, ведь сколько может быть работающих преподавателей-физиков — ограничения касались и нашего факультета. Позднегерековский кризис уже давал о себе знать, денег не было, а инфляция — огромная. Должности преподавателя физики я не получил, несмотря на то что учебу закончил как самый лучший студент. В те времена при оценке человека во внимание принимались не только успехи в учебе, но и его общественная активность. Дорота. Или принадлежность к каким-либо общественным организациям. Ты, как я понимаю, ни в какой общественной организации не состоял.
Януш. Нет. То есть я входил в студенческую организацию, в «Альматур». Я работал сопровождающим зарубежных туристов. Мне хотелось ездить, а поскольку денег почти никогда не было, «Альматур» стал единственной возможностью путешествовать. Кроме того, сопровождение заграничных экскурсантов давало великолепную и бесплатную возможность шлифовать иностранные языки. Если проводишь два месяца по двадцать четыре часа в сутки с американцами в автобусах, в отеле, в ресторанах, зачастую сопровождая их как гид по Кракову, Варшаве или Освенциму, то начинаешь даже сны видеть по-английски. Ни одни языковые курсы этого не обеспечат. Потом в награду тебе доставалось сопровождение групп в Болгарии, Италии или на Мальте. И это было гениально и прекрасно.
Дорота. Но эта деятельность наверняка не рассматривалась как общественная.
Януш. Я и не получил должности на физическом факультете, но тогдашний декан факультета математики, физики и химии профессор Анджей Бончиньский знал, что из меня мог бы выйти неплохой ученый и что со мной обошлись весьма несправедливо, поскольку именно я должен был получить эту должность. И профессор пообещал мне ее через год, а тем временем — как он сам выразился — собирался передать меня куда-нибудь «на хранение». Он предложил мне переждать этот год. И во время разговора со мной позвонил своему товарищу, доктору Брониславу Журавскому, директору Объединенного вычислительного центра, и попросил его подыскать для меня место. Как раз в это время был организован вычислительный центр, куда требовались специалисты по информатике или программисты. Так, благодаря дружбе профессора Бончиньского с доктором Журавским я вместе с еще одной сокурсницей был принят на работу. В марте я завершил учебу, а в июне уже работал ассистентом в Объединенном вычислительном центре, который должен был стать для меня «камерой хранения». И вдруг я осознал, что здесь происходит гораздо больше интересных вещей, чем в кабинете, для которого меня «сохраняли».
Дорота. Подожди минуту. Ты не был ни членом партии, ни членом ССМ (Союз социалистической молодежи)?
Януш. Нет. Я был вынужден войти в ССПС (Социалистический союз польских студентов), чтобы работать в качестве гида-сопровождающего. Экскурсионное бюро «Альматур» было организовано при ССПС, и каждый экскурсовод обязан был в него входить, так как другой студенческой организации просто не существовало. Сначала был ССПС, а позднее появилась «свобода», то есть Независимое общество студентов. Но эти дела меня не касались, поскольку учебу я уже закончил.
Дорота. А в партии ты состоял?
Януш. Нет, никогда. Были, конечно, попытки — что не новость для вузов — записать или уговорить записаться в партию. В моем случае безрезультатные. Многие из моих товарищей воспользовались этими предложениями, а некоторые действительно верили, что могут таким образом изменить Польшу к лучшему. Они думали, что в рядах «руководящей силы нации» могут послужить своему народу. Теперь, оглядываясь назад на то, что произошло после 1989 года, такой подход может показаться очень наивным, но тогда для многих это было не так. Меня политика никогда не интересовала. Я просто хотел посмотреть мир, и, кроме того, я чувствовал себя в той Польше — по крайней мере, до некоторого момента — словно в театре. Каждый интеллигентный человек в определенный момент своей жизни начинал понимать, что все и во всем здесь только делают вид. Что в стране все хорошо, что у нас лучший государственный строй, хотя мы и сознавали, что это неправда. Даже мои партийные товарищи. Государственная система функционировала как театр. Каждый играл какую-то роль, но все списывалось на счет режиссера, который существовал где-то там, на Востоке, и оттуда дирижировал. А остальные действовали так, чтобы не настроить его против себя. Но, с другой стороны, мы могли путешествовать. Несмотря на проблемы с паспортами, за которыми приходилось стоять в очередях и которые можно было по какой-то очень важной причине не получить. Польский барак был самым веселым в этом лагере, по крайней мере, мне тогда так казалось. Я был руководителем групп в Болгарии и кое-что видел. Еще я работал в трудовом отряде на уборке хмеля в ГДР. И всегда мне казалось, что в Польше дела обстоят несколько иначе, что это как с теми двумя собаками, которые встречаются на границе Польши и Германии. Гэдээровский пес бежит в Польшу, а польский — в Германию. Гэдээровский пес спрашивает польского: «Зачем ты туда бежишь?» А тот ему отвечает: «Колбасы хочется наесться. А ты зачем в Польшу?» -«Да хочется полаять». Вот в том-то и соль. Мне казалось тогда, что колбасу можно заменить сыром. Может, у поляков была страна наихудшая в экономическом отношении, но наверняка самая свободная, самая веселая, самая проветриваемая.
Дорота. Такой непокорный маленький барак.
Януш. Да,и мы постоянно эту непокорность демонстрировали, у нас все время что-то происходило. Должен признаться, что я, хоть это и прозвучит пафосно, был горд
за свою страну. Когда я сравнивал ее с тем, что происходит в ГДР, и видел покорность немцев и их согласие на все, то приходил к выводу, что им ничего не разрешалось. А я отправился в Западный Берлин и в течение четырнадцати дней боролся за визу в ФРГ в посольстве. Я мог поехать в Западный Берлин, а простой гэдээровец не мог. Что, в свою очередь, было чревато для нас, поляков, нелюбовью со стороны гэдээровцев. Правда, тогда мне не казалось, что все так уж плохо. Лишь позже я понял, что мы жили в тотальном абсурде, в организованном властью фарсе. Любой человек прекрасно знал, что, несмотря ни на какие указы и инструкции сверху, он должен продолжать делать свое дело. У меня никогда не было революционных порывов, я никогда не жаждал что-нибудь изменить, не желал ввязываться в оппозицию. Мои товарищи состояли в каких-то организациях. Но я хотел просто делать свое дело, так как полагал, что именно таким образом смогу что-нибудь изменить. Как мой отец, который вообще не интересовался политикой, никакой. Он не верил ни Церкви, ни красным, ни кому другому. Он часто повторял мне: «Если не будешь учиться, станешь политиком». Это было предостережение, чтобы я никогда не брался за политику. Он также повторял, что настоящему мужчине не пристало быть политиком, потому что настоящие мужчины занимаются чем-то другим, чем-то действительно важным.