Вечером третьего после операции дня в дверь его комнаты кто-то постучал. Генки не было – появилась у него тут зазноба, остался у неё ночевать. Векшин, в одних трусах, лежал на кровати, читал монографию об операциях на желудке. Завтра предстояло ему ассистировать заву на резекции, следовало подготовиться. Вставать не хотелось – наверняка был это кто-то из общежитских ребят, крикнул, чтобы входили.
Дверь приоткрылась, показалась темноволосая девичья голова:
– К вам можно? – И не дожидаясь ответа, девушка вошла, закрыла за собой дверь.
Вряд ли жила она в общежитии, потому что пришла к нему в куртке, с большой сумкой через плечо. Девушка показалась ему смутно знакомой, определённо с ней раньше встречался, не припоминал только, где и когда. Её появлению в позднее уже время не удивился: иногда к ним с Генкой и ночью наведывались обитатели не только общежития, но и близлежащих домов, когда срочно нужен им был врач. Смутило только, что предстал перед ней в одних трусах. Секунду поколебавшись, как лучше поступить: попросить её выйти, чтобы одеться, или, особо не церемонясь, прикрыться простынёй – могла бы она и сама догадаться сразу же скрыться за дверью, увидев его неодетым, чучело неотёсанное, – остановился на втором варианте. Выжидательно уставился на неё.
– Так вот как вы живёте, – сказала девушка, остановившись посреди комнаты и озираясь. – Для врача не очень-то. Вы Векшин, я не ошиблась?
Взглянула на него – и он узнал её. Верней, не её, а кто она. Так, мог не сомневаться, выглядела Зоряна в двадцать лет. И что совсем уж сразило его, были у неё такие же неодинаковые глаза: один тёмно-лиловый, другой тёмно-коричневый. Генетическая прихоть.
– А вы Марийка? – вспомнил её имя.
– Марийка, – удивлённо вскинула брови. – А как вы… – Не договорила, заулыбалась: – Уже догадалась, можете не отвечать. Ничего, что я к вам так поздно? Пока до Красноярска через Москву долетела, пока сюда на поезде, с мамой побыла. И не могла же уехать, не поблагодарив вас. Тем более что мы из одной альма матер. Папа как позвонил мне, как всё рассказал, как я засобиралась, как забегала, ужас! А о вас он мне всё рассказал, я вам подарок маленький привезла. Только вы не сопротивляйтесь, это я не покупала, это я сама. – Сняла с плеча сумку, вытащила из неё какую-то белую сложенную ткань, развернула, встряхнула, показала: – Нравится?
Это была мужская сорочка. Не обыкновенная – так называемая вышиванка, с вышитым посредине затейливым, гуцульских мотивов, узором.
Всё это было настолько неожидаемо, застало врасплох, что Векшин лишь глазами хлопал. Не придумал ничего лучшего, чем сострить:
– Это вы успели вышить, пока добирались сюда?
– Естественно, – хохотнула она, – разве по мне не видно? И не только вышить, но и сшить, и прострочить, я швейную машинку в камере хранения оставила, чтобы не таскать с собой.
Марийка понравилась ему. И ничуть не портили её разноцветные глаза, скорей даже придавали её смуглому, с высокими скулами лицу какую-то редкостную, необъяснимую прелесть. Но не меньше по сердцу ему был этот её лёгкий, не на каждого рассчитанный клановый трёп, от которого уже почти отвык он здесь. Не понять лишь было, почему заговорила она с ним по-русски – не мог ведь отец не рассказать ей, как и почему мать оказалась в этой больнице. И вышиванку, собираясь сюда, неспроста же надумала подарить ему. Что-то прочувствовала, побывав сейчас у матери?
– Но вы мне ответите за манишку, – куражилась Марийка, – таких манишек теперь в продаже нет. – Вынула из сумки винную бутылку, поставила на стол. – Откажетесь – вышвырну её в окно. Не исключено, что и сама последую за ней. Но сначала вы должны взглянуть на этикетку. Вы хорошо видите, или поднести её поближе?
В том не было надобности. Сразу же узнал «Высокий замок», с его же изображением на этикетке. Высокий замок, место, заветное для львовянина, как тот же Арбат для москвича.
– Ну что, искусила? – щурилась Марийка. – По чуть-чуть, за здравие моей матушки. Святое дело. Для вас же везла, разбить боялась, ночью глаз не смыкала.