Я охрипла от крика. Глаза устали от темноты. Тело ноет и ломит из-за неудобной позы. И, честно говоря, надежда на то, что я выберусь отсюда до утра, тает подобно пломбиру на солнце.
Смирившись, устраиваюсь поудобнее и роняю голову на колени. Не замечаю, как засыпаю, а в какой-то момент у меня явно начинаются галлюцинации.
Спросонья мне кажется, что я кого-то слышу, да и дышать вдруг становится значительно легче.
— Даша! Дарин!
И голос этот совсем близко-близко…
— Даш! Тебе плохо?
Разомкнув веки, с удивлением обнаруживаю, что дверцы шкафа открыты.
Чудеса!
— Даш. Ты в порядке?
Щурюсь от яркого света. Растерянно моргаю и лишь спустя несколько долгих секунд фокусирую взгляд на однокласснике.
— Хочешь воды? — протягивает мне маленькую пластиковую бутылку.
— Да пошли вы к черту! — выбиваю ее из его рук и предпринимаю попытку подняться.
Сделать это удается не сразу. Ноги затекли и гудят, а голова как-то странно кружится.
— И все-таки я тебе помогу. Иди сюда.
Отказываться от предложенной помощи глупо, потому и не возражаю, когда меня, словно тряпичную куклу, достают из шкафа и усаживают на скамейку.
— Сколько…
— Что?
— Времени сколько? — хватаю парня за руку и устремляю встревоженный взгляд на циферблат.
Двенадцатый час. Мне конец.
— Даш… С тобой все нормально? — Камиль приседает напротив и внимательно всматривается в мое лицо.
— Нормально. Только голова болит, — потираю переносицу.
Снова предлагает мне бутылку, и на этот раз я решаю глотнуть воды. Так кричала весь вечер из места своего заточения, что в горле пересохло просто ужасно.
Закручиваю крышку. Жадно вдыхаю прохладный воздух и пододвигаю к себе кроссовки. Они с меня попадали, когда я боролась с Беркутовым.
Обуваюсь, смущенно поправляю узел на полотенце. Встаю с лавки и, минуя коридор, плетусь в сторону раздевалки для девочек.
Мой спаситель идет следом, но предусмотрительно останавливается за дверью.
— Как ты здесь оказался? — спрашиваю, первым делом проверяя свой телефон.
Сел, конечно. Заряда оставалось совсем мало, уже тогда, когда я уходила в душ…
— Вернулся, как только узнал, что ты еще в школе.
— И как же ты об этом узнал? Уж не от Абрамова, ли? — хмыкаю, перекладывая свои вещи.
— От него, — слышу я в ответ.
Ну надо же! Любопытно… совесть проснулась или случайно обмолвился?
Заглядываю в шкаф. Не могу кое-что найти.
Что за ерунда…
— Ты прости, Дарин, — извиняется Юнусов. — Я пришел бы раньше, но Роман уверил меня в том, что ты дома.
— Замечательно! Выходит, Беркутов с ним заодно? — приходится надеть блузку на голое тело. — Это он так мстит мне за то, что я не хочу с ним встречаться?
Застегиваю пуговицы до самой шеи и приподнимаю в беспорядке высохшие волосы. Присаживаюсь, бросаю взгляд на дверь и закидываю ногу на ногу.
— Нет. Рома сказал, что ты прислала ему сообщение.
В этот момент я напрягаюсь и перестаю возиться с колготками.
Сообщение?
Зачем он врет? Или…
Каков подлец!
Осознание того, что Ян вот так хладнокровно и жестоко все продумал, вызывает волну острого разочарования.
Порывистыми движениями натягиваю капрон, быстро ныряю в юбку и бросаю полотенце в шкаф.
— Я все. Можешь войти.
Камиль осторожно выглядывает из-за двери.
— Дай, пожалуйста, свой телефон. Мне нужно позвонить родителям.
— Конечно. Сейчас…
Подходит ко мне и достает из кармана смартфон.
— Держи.
— Как нам выйти из школы? — спрашиваю, по памяти набирая номер матери.
— Через окно.
— А камеры?
— Та, что установлена на углу заднего двора, не пашет. Остальные работают, но будем надеяться, что нас не заметят.
Почесываю нос. Назойливый запах хлорки до сих пор живет в моих ноздрях.
— Алло, — в трубке раздается взволнованный голос родительницы.
— Мам.
— Дарина! — восклицает она. — О Господи! Где ты?
— Все нормально, я скоро приеду.
— Зачем ты выключила свой телефон? Мы ведь с отцом места себе не находим! — отчитывает меня она, срываясь в слезы. — Уже собрались идти в полицию. Дарина, что же ты такое вытворяешь!
— Дай сюда телефон!
А это уже папа. И, судя по всему, он страшно зол.
— Немедленно приезжай домой!
Не кричит нет, но так только хуже… Потому что та интонация, с которой он произносит эти слова, не предвещает ничего хорошего.