Для хиппов самый горестный знак — когда ни с того ни с сего рвется на запястье фенечка, которую принято плести с добрыми намерениями и обязательно следует дарить… Слезами бисер падает на пол или теряется в жухлой городской траве, на руке некрасиво обвисает тоненькая леска. У любителей «тяжеляка» один из самых гнусных знаков — когда ни с того ни с сего на заднице лопаются новые кожаные штаны, со стола или откуда-нибудь сверху (скажем, со шкафа) падает отшлифованная временем человеческая черепушка, а из глаз солиста группы «Cradle of Filth» на любимом плакате рекой текут кровавые слезы…
Также следует обратить внимание, если вдруг из отверстия в ванной начнет отчаянно пованивать канализацией или болотом, а вместе с водой вылезают клочья чьей-то шерсти или волос (любого цвета). Однозначно – жди беды с любой стороны, по всем фронтам. Самое главное в такой ситуации — не расслабляться, сосредоточиться и понять, где твое самое уязвимое место.
Сочетание «палач» и «шут» всплыло в разминочном варианте текста не случайно. Это две самые вечные профессии на земле, которые могут исчезнуть только одновременно с жизнью на этой планете. Один смешит, забавляет, говорит самую нелицеприятную правду, другой — казнит, выполняя роль чистильщика, или «санитара леса». Так выплыла тема «палача», но не в лобовом смысле, как некогда у группы МАСТЕР. Однако в придуманном нами виде мы оставили ее до лучших времен – философскую подоплеку образа и подсказанный мной сюжет на эту тему оценил Холстинин, с которым на «Химере» я не работала.
Разминка окончилась — Дуб начинал нервничать, а запахи сигар и хорошего кофе не давали мне покоя. Я ходила по Москве, подергивая, пардон, ноздрями и представляя, что вот-вот удастся уловить аромат любимого стариком Хемингуэем коктейля «Дайкири», и прохожие могли подумать, что у рыжеволосой джинсовой тетки такой вот нервный тик случился, но… …но тут появился Терентьев…
Да, в этот самый момент моего вероятного безоговорочного погружения в прошлый кайф появился Сергей Терентьев, которого я за стать и командный голос люблю называть «Полковником»… Точнее сказать, в телефонной трубке зашелестел его полковничий голос. «Помню, –говорит Серега, – есть у Джека Лондона ' замечательный рассказ… Очень подходит под настроение музыки. Команда корабля, попавшего в штиль, выживает, убив юнгу и отведав его мяса и крови… И называется рассказ…»
Когда-то собрание сочинений американского писателя Джека Лондона в виде толстых томов в темно-фиолетовой обложке украшало книжные полки во многих квартирах. В те дни считалось хорошим тоном обзавестись полным собранием сочинений Бальзака, Сервантеса, Мамина-Сибиряка, Мопассана, Диккенса, Паустовского, Голсуорси. Вожделенные книги получали не в обмен на сданную макулатуру, родители –или родители наших родителей — подписывались на эти фолианты, вовремя выкупали подписку и торжественно водружали на почетные места. И (что самое интересное) — читали… Вот в таком обязательном для приличной семьи комплекте в восьмом томе Джека Лондона, автора всемирно известного «Белого клыка», и узрел Терентьев поучительную историю. Смотрю на заветные тома — все на месте, восьмого нет… Ушел, исчез, испарился… Что это, очередной знак? «Коза», что ли, перевернутая?
Первоначально песня называлась «Жертвоприношение», ибо иначе как ритуальным убийством случившееся на борту «Френсис Спейта» не назовешь. Об этом написал в интернетовской «Гостевой» на «арийском» сайте один из поклонников группы. Кипелыч воспротивился такой трактовке — уж больно его достали все кивки в сторону религии. Но здесь мой приятель-вокалист оказался неправ. Теоретически сие есть своеобразное причастие в диких условиях, принесшее спасение команде. Но это может быть и жертва морю, взятка Нептуну Человеческая жизнь в обмен на спасительный ветер в парусах. Хотя на самом деле песня совсем о другом…
Один из первоначальных вариантов:
Штиль — ветер молчит, Молчит, затаясь, глубина. Штиль — нет ни капли воды, Хотя за бортом океан.
Между всех времен, Без имен и лиц, Мы уже не ждем, Что проснется бриз. Штиль — сходим с ума, Жара пахнет черной смолой, Смерть одного лишь нужна, И мы, мы вернемся домой!
И моряк-бунтарь Жертвой выбран был, Пальцем тронул сталь, И сам вены вскрыл…
Море ждет — жертву приносим морю, А взамен море нам дарит жизнь, Только жизнь здесь так немного стоит, Море ждет…
Так что, держись! Да, мы остались в живых, Та кровь нас от смерти спасла, Но что, что мы скажем святым, Спустив шлюпки на небеса ?!
Что в последний миг Он открыл глаза, Крикнул нам из тьмы:
«Впереди земля!»
Минус этого варианта. Драматический накал текста слабоват. Припев – неяркий, не хватает глубины мысли и образности. В целом – довольно холодный плоский камень. Хотя Кипелычу и мне очень нравились строчки «Что, что мы скажем святым, спустив шлюпки на небеса?».
Плюс этого варианта. По «рыбе», предложенной Дубом вначале, песня заканчивалась речитативом, который Виталик читал впечатляюще замогильным голосом, с чувством и расстановкой. Что-то вроде «and then was born the seventh son of the seventh son». С точки зрения законов драматургии, такой финал истории был бы хорош и уместен. За совершением злодеяния должно последовать наказание, а в конце истории должна стоять жирная, впечатляющая воображение, точка. Без такого речитатива никакого наказания не получалось — метраж полотна не позволял отнести его к категории эпических.
1-й вариант речитатива
В порту сказали, что чуму Мы в темных трюмах привезли, Корабль предан был огню,
Все мы по свету разбрелись.
А наш безумный капитан
Стремился к морю поутру,
Чтобы соленая вода Смывала кровь с дрожащих рук.
2-й вариант речитатива:
В порту нам сказали, Что мы прокляты морем, Ночью кто-то поджег корабль. Удалось спастись всем… Кроме капитана.
Дубинин почитал-почитал, подумал – подумал и решил вообще убрать речитатив. Жаль…
Жизнь — смерть. Смерть — жизнь… Законы «тяжелого» жанра заставляют то и дело обращаться к этой паре слов. Точно так же, как и к сочетанию «адского» и «райского»,
«Жил-был на свете Мексиканец», — начинаю я опять отклоняться в незапланированную сторону, и представляю, как бритоголовые братки при слове «Мексиканец» скребут когтями по груди, обтянутой черной майкой с броской надписью «White Power» – «Власть Белым», – и грозятся «замочить вонючего латиноса»…
А что делать, если человеческая мудрость разбросала свои семена по всему миру: и там, где орел терзает змею, восседая на кактусе, рождаются мысли, так похожие на хард-роковые песни. «Смерть — зеркало, в котором понапрасну кривляется жизнь», — сказал Октавио Пас, тот самый Мексиканец.
«В жизни самое главное дело — это смерть», — откликнулся Милорад Павич, и натовские снаряды принялись расчленять Белград. Город пытался концертами рок-н-ролла разогнать смертоносную тучу, но, увы, рок-н-ролл так же смертен, как и сами люди.
Юрии Шевчук рванул в Белград петь свои песни, оставив в Москве обиженных столь стремительным рывком ЧАЙФов и испортив праздник журналистам, которые жаждали устроить из отъезда русских рокеров на войну «яркое и ослепительное шоу». Сербы послушали песни Шевчука и, вздохнув, сказали:
— Песни, — это, конечно, хорошо…. Но лучше бы нам русские оружие прислали, ракеты…
«В смерти самое важное дело — это жизнь», – продолжает Милорад Павич, двигая мизинцем левой руки стеклянную улитку по отполированной хвостом русской борзой поверхности письменного стола. На свет появляется действующий и поныне припев к «Штилю»:
Что нас ждет? Море хранит молчанье, Жажда жить сушит сердца до дна, Только жизнь здесь ничего не значит, Жизнь других, но не твоя…
«Штиль» — о том, что кроме самого себя человек не видит никого, кроме собственной жизни, для него не существует ничего святого. Ради спасения своей шкуры он способен идти по телам и головам других, уже упавших и обессиленных. Он готов сожрать слабого… Не спорю, есть исключения, которые чаще всего проявляются в сугубо экстремальных ситуациях. Но посмотрите вокруг: как изменился человек, в нем все чаще проглядывает первобытно звериное, как меняемся все мы, становимся равнодушными и показательно хладнокровными. Вернее, холоднокровными. Общество квакающих лягушек. Да простят меня настоящие лягушки…