И вот к ее ногам упала первая роза, на длинном стебле, желтая, как солнце. Флавия инстинктивно отпрянула, словно боясь повредить ее (или, наоборот, как будто от цветка исходила опасность), но потом наклонилась, чтобы поднять розу, – так медленно, что это движение показалось неестественным, нарочитым. Певица обеими руками прижала розу к груди, потом опустила глаза и ее улыбающиеся губы дрогнули. «Неужели все это – мне? Мне?» Мгновение – и ее лицо, которое она подняла, чтобы взглянуть на верхний ярус балконов, уже излучало удовольствие.
Аудитория моментально отреагировала, и на сцену стали падать розы: сначала две, потом еще три прилетели откуда-то справа; затем они посыпались дождем, и скоро у ног певицы лежали сотни цветов; она стала похожа на Жанну д’Арк, обложенную по щиколотки не хворостом, а розами.
Флавия улыбкой встретила гром аплодисментов, еще раз поклонилась, отступила от барьера из роз и скрылась за занавесом. Несколько секунд – и она снова появилась, на этот раз ведя за руку своего возлюбленного, восставшего из мертвых. Как и крики приспешников Скарпиа в последнем акте, аплодисменты при появлении Каварадосси усилились, перерастая в шквал, как это часто бывает, когда на поклон выходит молодой тенор, взявший все высокие ноты, причем блестяще. Оба артиста с тревогой поглядывали под ноги, стараясь не наступать на ковер из цветов, но вскоре перестали обращать на это внимание.
Инстинктивно отвечая на изменившуюся тональность, свидетельствовавшую о том, что аплодисменты предназначены уже ее партнеру, Флавия сделала шаг назад, высоко подняла руки и стала хлопать вместе со зрителями. Когда овации начали стихать, она вернулась к тенору, взяла его за руку и, на мгновение прильнув к нему, торопливо коснулась губами его щеки – дружеский поцелуй, каким мы одариваем брата или доброжелательного коллегу. Тенор в свою очередь схватил руку Флавии и высоко поднял ее, словно объявляя победителя соревнований.
Артист сделал шаг назад, уступая место партнерше и топча ногами все новые розы. Флавия мягко отстранилась и снова исчезла между полотнищами занавеса; тенор последовал за ней. Тут на сцену вышел воскресший Скарпиа в испачканном красным парчовом камзоле и сразу же шагнул вправо, где цветов было поменьше. Он поклонился, потом еще и еще, в знак благодарности прижимая руки к груди, после чего вернулся к щели в занавесе, заглянул туда и вывел вперед Флавию и молодого тенора, которые по-прежнему держались за руки. Скарпиа повел этот хоровод внезапно воскресших персонажей направо, прямо по цветам. Флавия то и дело задевала их краем платья, и розы разлетались в стороны. Вскинув над головами соединенные руки, певцы синхронно поклонились, сияющими улыбками демонстрируя аудитории удовольствие и благодарность за столь высокую оценку.
Флавия высвободила обе руки и снова ушла за занавес, чтобы на этот раз вывести на поклон дирижера. Он был моложе своих коллег по сцене, но также отличался завидным самообладанием. Дирижер зашагал вперед, по цветам, словно вовсе не замечая их, и обвел взглядом зрительный зал. Улыбнулся, отвесил поклон, и по его знаку оркестранты встали со своих мест, дабы принять свою долю аплодисментов. Дирижер поклонился еще раз, вернулся к актерам и встал между Флавией и тенором. Вчетвером они шагнули к рампе и поклонились – и еще раз, – все так же демонстрируя публике признательность и радость. Аплодисменты стали чуточку тише, и Флавия, уловив этот миг, жизнерадостно помахала рукой, словно собираясь сесть на корабль или поезд, и повела своих коллег-мужчин за кулисы. Зрители хлопали все слабее, и когда стало ясно, что певцы больше не выйдут, аплодисменты постепенно сошли на нет. Только одинокий мужской голос выкрикнул с балкона: Evviva Flavia![4] – восклицание, на которое остальная публика отреагировала бешеными рукоплесканиями. После этого стало тихо, слышались лишь приглушенные разговоры и невнятный шум зрителей, медленно продвигавшихся к выходу.
2
За кулисами можно было уже не притворяться. Флавия молча повернулась и пошла к гримерным. Трое мужчин так и остались стоять. Тенор смотрел ей вслед с тем же выражением, какое было на лице у Каварадосси, когда он думал, что лучше умереть, чем навсегда лишиться возлюбленной: Oh! dolci baci, o languide carezze![5] Баритон, исполнитель роли Скарпиа, уже вынул телефони́но[6], чтобы позвонить жене и сказать, что через двадцать минут будет в ресторане. Дирижер, которого интересовало лишь то, чтобы Флавия выдерживала нужный темп и хорошо пела, молча кивнул и направился к себе.
5
Объятья, страстные лобзанья! (