Флавия разделяла мнение режиссера о баритоне, исполнителе роли Скарпиа, но гораздо лучше это скрывала. Это режиссер решил, что его Тоска ударит Скарпиа ножом не в грудь, а в живот, причем несколько раз. Когда баритон возмутился, последовал ответ, что бессердечие Тоски спровоцировано его собственной жестокостью в первых двух актах, и почему бы ему не создать драматический образ чудовища, продемонстрировав свой недюжинный актерский талант?
Флавия прекрасно видела, как самодовольно улыбнулся баритон, смекнув, что ему дают возможность затмить, перепеть саму Тоску, – и как режиссер подмигнул ей у певца за спиной, пока тот воображал свой триумф. Ей нечасто доводилось изображать убийство на сцене, но заколоть его кинжалом – на премьере, а потом еще три раза, – это ли не праздник?
Слегка приободрившись, Флавия стала подниматься по лестнице, не касаясь перил и любуясь пролетом, который, возможно, нарочно был создан таким широким, чтобы две дамы в пышных юбках могли разминуться или, наоборот, идти рука об руку. На своем этаже певица свернула направо, к квартире.
И замерла как вкопанная. У входной двери лежал букет цветов, больше которого она в жизни не видела. Разумеется, желтые розы – Флавия не могла бы сказать, откуда у нее эта уверенность, – огромная масса цветов, оформленных оригинальным образом и вместо эстетического наслаждения вызывавших… ужас?
Флавия посмотрела на наручные часы: начало первого. В квартире она жила одна, значит, кто бы ни принес эти цветы, он вошел через парадную дверь. И сейчас мог быть где угодно. Флавия постояла, тяжело дыша, до тех пор пока сердце не восстановило свой обычный ритм.
Потом достала телефонино и нашла номер друга, поселившего ее в этой квартире. Он жил этажом выше, но Флавии хватило самообладания понять, что телефонный звонок прозвучит менее угрожающе, нежели звонок в дверь.
– Pronto![19] – произнес мужской голос после четвертого гудка.
– Фредди? – спросила она.
– Да. Это ты, Флавия?
– Да.
– Не можешь открыть дверь? – спросил он. Голос Фредди звучал с отеческой теплотой, без тени упрека.
– Ты еще не ложился? – спросила Флавия вместо того, чтобы ответить на вопрос.
– Нет.
– Можешь спуститься?
После секундного колебания Фредди произнес:
– Конечно! Минуту, только скажу Сильване.
И повесил трубку.
Флавия прислонилась спиной к стене – той, что была подальше от двери и цветов. И попыталась придумать, с чем бы сравнить размеры этого букета. Хула-хуп? Нет, он слишком велик. Пляжный мяч, напротив, маловат. Автомобильная шина? Пожалуй, по диаметру подходит… Форма у букета была грибообразная, но только гриб получился какой-то сумасшедший, словно из хоррора об атомном апокалипсисе, – одного из тех фильмов, которые она раньше ходила смотреть в кинотеатр. И смотрит до сих пор, злорадно напомнила себе Флавия.
На верхнем этаже по-прежнему было тихо. Что страшнее – этот неподвижный букет, чью красоту убил дурацкий замысел флориста, или гриб атомного взрыва? Концентрируясь на таких глупостях, можно было не думать о том, что означают эти цветы, не задаваться вопросом, как тот, кто их принес, вообще проник в палаццо. И что, черт побери, все это значит?
Сверху донесся шум, потом голоса, мужской и женский. Кто-то стал спускаться по лестнице. Сквозь прутья перил Флавия увидела сперва ноги в комнатных тапках без задников, потом низ пижамных штанов под красным шелковым халатом и край шнурка, которым он был подпоясан, затем – руку со связкой ключей и, наконец, приятное бородатое лицо маркиза Федерико д’Истриа. Фредди, ее друг и бывший возлюбленный, хмурый шафер на ее свадьбе – хмурый не из ревности, как Флавия узнала позже, а потому, что слишком хорошо знал жениха, но по понятным соображениям не мог ничего ей рассказать и проклинал свое молчание.
Он замер на последней ступеньке и перевел взгляд с Флавии на огромный букет у двери.
– Ты принесла цветы домой?
– Нет. Когда я пришла, они уже тут лежали. Ты впускал кого-нибудь в палаццо?