…Постышев сидел в кабинете и с тоской оглядывал окружающее убранство. За годы Гражданской войны он привык к неудобствам. Землянки, нищие деревенские хаты, промерзшие кабинеты, где все было строго функционально и аскетично.
Почему-то вот эти огромные тяжеловесные часы, стоявшие напротив стола, выбивали его из колеи. За дверьми кабинета слышался шум, выстрелы. А Павел Петрович думал лишь об этих чертовых часах. В голове пульсировала кровью одна и та же странная мысль: «Время вышло. Вот только – чье?»
Он, кряхтя по-стариковски, поднялся. Подошел к стене, где висела карта округа. Отстраненно посмотрел на нее, затем встряхнулся и резко задернул шторы.
«Расклеился, как баба. Нужно что-то предпринимать. Но что именно?» – подумал было секретарь Куйбышевского обкома, и тут отворилась входная дверь. Шарообразный начальник местного управления НКВД старший майор Попашенко выглядел немного помятым, смущенным.
– Разрешите, товарищ Постышев?
– Входите, Иван Петрович, – Постышев усмехнулся, – ну как вам арестовывать маршалов? Понравилось?
– Порядок, Павел Петрович, – майор снял фуражку и вытер со лба пот, – взяли мы его все-таки. Он ведь как? Сопротивление хотел оказать, палить начал. Ну мы-то, натурально, ответный огонь открыли. Так он что? Застрелиться, значить, решил.
Постышев неподдельно удивился:
– Тухачевский стрелял по вашим сотрудникам и не попал?
– Профессиональная подготовка, как учит нас, понимаешь, товарищ Ежов.
– Орлы, орлы. Сталинские соколы, – прищурившись, проговорил Постышев, внимательно вглядываясь в округлые женские черты лица ненавистного ему майора.
«А ты ведь сдрейфил, Попашенко. Сильно сдрейфил. Не знаю, что там у вас случилось. Просто по роже твоей свинячьей вижу, как до сих пор от страха трясешься».
Вслух же спросил:
– Где сейчас Михаил Николаевич?
– Мои ребята его это, в гражданское переодевают. Синяки, значить, рихтуют. Надо чтобы, понимаешь, все пока тихо было. Коли увидит вражину кто ненароком – жди беды.
– Побыстрее заканчивайте. Сажайте в машину и дуйте прямиком в Москву, – жестко отчеканил Постышев. – В пути глаз не спускать, максимальная охрана. И сделайте так, чтобы его и вправду никто не увидел, пока он на нашей земле. Не хватало нам только для полного счастья солдатского бунта.
Финляндский вокзал – Борисова Грива, 1942 год
Поезд стоял под парами. Едва они успели вскочить в вагон, как состав резко дернулся и медленно двинулся прочь из осажденного города.
Аркаша сел на свободную скамейку. Хотел посмотреть в окно, но оно заледенело, не отскребешь.
Какое-то странное предчувствие жило в нем, будто покидает этот город навсегда.
На Финляндском вокзале, после того как их пропустил кордон охраны, в дорогу дали немного хлеба. Теперь Аркаша сжимал заветную пайку в варежках. Голод когтями рвал живот не первый месяц, и есть хотелось всегда. Но сейчас его охватила какая-то апатия.
Бобка и мама остались далеко позади, в другом мире. Он остро чувствовал вину, особенно перед Бобкой. Как можно было уехать без брата? Бросить в этом страшном мертвом городе? Аркашу начало знобить. Отец присел рядом, обнял и сказал:
– Замерз? Подожди, сейчас надышат в вагоне, станет немного теплее. Да и ехать-то нам до Борисовой Гривы от силы часа три. Скоро будем на Ладоге.
– Это не тот холод, папа… Это – другое.
Отец помолчал, прижал покрепче:
– Из всех возможных решений выбирай самое рациональное. Сегодня по-другому нельзя.
– Если бы ты выбрал не самое рациональное, а самое доброе решение…
– …то к весне мы все умерли бы от голода.
Это была жестокая правда. Умом Аркаша это понимал. Но ощущение гадливости от самого себя наваливалось тяжким грузом.
Паровоз полз медленно, натужно хрипя струями черного дыма. То и дело останавливались, обычно посреди поля. Там рыли большие траншеи, куда без разбора бросали тела пассажиров, не доехавших до конечной станции.
По стенкам вагонов начинался стук. Снаружи кричали:
– Трупы есть?
Иногда кто-то с трудом поднимался, оттаскивая своих соседей, умерших в дороге, к дверям. Покойников принимали чьи-то крепкие руки, и состав медленно двигался дальше.
После долгого молчания Аркаша наконец решился задать вопрос, который его мучил все это время:
– Пап, почему тебе дали только два места на эвакуацию? Почему мы не могли уехать все? Ведь вагон полупустой, поместились бы и мама, и Бобка.