— Кто не патриот? Я не патриот? — начал вставать с табурета гривастый леонинец. — Я тебе, недомерок, сейчас уши на затылке бантиком завяжу!
— А ну сели все! — рявкнула Спичка. — Сели и выпили! У меня тут бар, а не гладиаторская арена, и кто не заказывает — вылетает на улицу впереди своего визга!
Спорщики покосились на блестящее лезвие секиры и согласно закивали:
— Ещё по кружечке нам, уважаемая! От искусства так и сохнет в глотке!
* * *
— Начинаем, начинаем, — суетится Пан, — это аншлаг, реальный аншлаг, такая ответственность! Мы не можем подвести Мастера! Клянусь демонами, текст! Фаль, ты заучила новый текст?
— Ты не можешь клясться демонами, Пан! — смеётся Фаль. — Ты сам демон! Это как если бы я клялась гномами.
— Текст, умоляю, скажи, что ты его выучила!
— Конечно, выучила. Кроме того, ты меня прикроешь, если что. Уверена, ты запомнил каждый завиток на каждой букве рукописи.
— Не смей рассчитывать на меня! Это твоя роль! Мне и так есть чем заняться! — бесится козёл. — Завирушка, деточка, ты выучила свои реплики?
— Конечно, уважаемый Пан, я очень старалась! Там всего несколько слов…
— Это важные слова! Важные!
— Я постараюсь не подвести вас!
— Уж будь так любезна. О мрак, тифлинги! Где опять эти пьяницы! Тащите их сюда, начинаем! Все по местам, второй звонок! О демоны, какой аншлаг! В проходах же стоят, в проходах!
В первом акте Завирушка на сцену не выходит. Падпараджа ищет потерянную любимую, мечется по столичным приёмам, устраивает истерики, требует и угрожает, грозясь дойти до Императора. Страшно представить, как непросто даётся это Фаль, летающей по сцене туда-сюда на ходулях и ухитряющейся при этом ещё и петь, не сбиваясь с дыхания.
'Моя божественная Мья!
Тебя разыскиваю я!
Ведь без тебя, любовь моя,
Не нужно в жизни… ничего!
Однажды я тебя найду,
И всё тогда пойдёт… отлично!'
В конце первого акта Падпараджа, наконец, шантажом, угрозами и насилием вытрясает местонахождение пропавшей любовницы из её мужа, и занавес опускается. Секунда тишины — и зрители разражаются ураганом аплодисментов.
Эд громогласно объявляет антракт, и все устремляются в бар, в гостеприимные объятия Спички.
В начале второго акта девушка вышла на сцену и чуть не впала в панику. Роль внезапно вылетела из головы, и если бы не деликатные тычки других членов труппы, направляющих её действия, и не прикрытие иллюзиями от Пана, то она бы, наверное, убежала от смущения и ужаса. Но до сцены на башне они кое-как дотянули, а дальше пошло легче.
— Ничего, — шепчет ей Фаль, — обычный дебют, у всех так было. Не бойся, я с тобой!
Завирушка думает, что если кто и заслужил, чтобы аплодировали ему, а не роли, так это самоотверженная гномиха на ходулях.
Монастырь наконец-то пылает иллюзорным пламенем, зрители одобрительно свистят и топают. Если кто-то и не доволен неканонической подачей образа народной любимицы Падпараджи, то по залу этого не заметно.
— Сцену, сцену, тащим корабль! Эд, Банзай, где вы! — беснуется Пан. — Не радуйтесь аплодисментам, сглазите! У нас ещё целый акт, чтобы облажаться!
— Фаль, Завирушка, ваши реплики финальные, как отыграете, так и запомнят пьесу! Не залажайте коду! Мастер смотрит на вас!
— Не слушай его, — шепчет девушке Фаль, — всё пройдёт нормально. Даже если затупишь с текстом, Пан тебя прикроет. А потом просто лупани как в прошлый раз. Миру пора увидеть гномиху на ходулях, да и тебя зрителям показать не стыдно.
— Но я никогда не делала этого специально.
— Всё, занавес, погнали!
К третьему акту Завирушка втянулась, перестала бояться, и её охватила волшебная лёгкость актёра, который чувствует, что пьеса прёт, что труппа в ударе, что зритель в восторге, и что сам он тоже очень даже неплох.
Падпараджа рассказывала Мье про их великое совместное будущее, пела про любовь, они танцевали на палубе, обнявшись, а потом Завирушка, раскинув руки, наклонялась над бурными волнами, бьющими в нос корабля, а Фаль держала её, обняв за талию.
— Давай, — шепнула гномиха, — пошла твоя реплика!
— Любимая, я счастлива с тобой,
но только не иллюзия ли это?
Иллюзия во тьме для нас просвета,
Судьбе обманывать нас не впервой… — вопрошает Мья.
— Иллюзии — то сумрачное зло,
которое накрыло мир прекрасный.
Но каждому живущему в нем ясно,
что это зло уже обречено! — оптимистично отвечает ей Падпараджа.
— Что б ни скрывал от нас иллюзий полог,
его я сброшу для тебя, любовь!
За это я отдам и плоть, и кровь,
хотя мой век людской и так недолог! — воодушевлённо продолжает Мья
Завирушка выдаёт свою реплику и понимает, что дальше текста нет. На палубу, скрипя деревянным протезом, выходит Дебош Пустотелый. В новой концовке у него нет слов, он лишь символизирует жестокость того мира, в который бегут девушки, поэтому выглядит особенно зловеще.
— Давай, ну, давай же, пора! — шепчет ей на ухо Фаль. — Не тяни паузу!
— Но я его не боюсь! — растерянно сообщает девушка. — Я же знаю, что это Кифри!
— Сделай же хоть что-нибудь!
— Да что? Я не умею…
— У тебя грунг под юбкой! Грунг! — вдруг паническим шёпотом кричит ей в ухо гномиха. — Мерзкий склизкий грунг! Он сейчас укусит тебя за…
Завирушка в панике подпрыгивает и начинает визжать, пытается стряхнуть с юбки лазутчика, понимает, что на ней костюм моряка и она в штанах, но уже поздно — иллюзии рухнули.
— «Дом Живых» — за честную сцену! — кричит во весь голос Фаль. — Долой иллюзии! Даёшь актёров!
— Падпараджа — гномиха на ходулях? — громогласно удивляется кто-то в зале. — Ну и номер!
В воцарившейся после заявления Фаль тишине голос прозвучал очень отчётливо, но за ним разразился звуковой шторм.
Зрители топали и аплодировали, свистели и орали, возмущались и восхищались, кидали на сцену объедки и били тех, кто их кидает, кричали «даёшь» и «долой».
— Неоднозначная реакция, я бы сказал, — спокойно отметил сидящий в отдельной ложе Риардон. — Но скандалы продвигают новые тренды.
— Спасибо, что пригласили, — ответил его собеседник, лицо которого скрыто капюшоном. — Дому Теней будет интересно об этом услышать.
Глава 8
Пять кобольдов в пальто
— Франциско!
— Да, господин.
— По какой причине ты не принёс мне утренние газеты? И не ври, что их не доставили. Я слышал, как ругался наступивший в битое стекло курьер. Кстати, почему у нас на крыльце битое стекло?
— Начавшийся в баре спор о вашей пьесе, господин, в конце концов стал чрезмерно эмоциональным. Госпожа Спичка была вынуждена попросить гостей удалиться.
— Со всей присущей ей деликатностью?
— Да, господин. Гости покинули здание через дверь. К сожалению, не успев её открыть. Теперь нам требуется замена дверных стёкол. Пан прикрыл дверь иллюзией, но сквозь неё дует.
— Возвращаясь к вопросу газет. Где они?
— Возможно, господин, вам стоит отказаться от привычки утреннего чтения газет? Многие лекари считают, что новости дурно влияют на пищеварение.
— На пищеварение дурно влияет солёный кофе, — сердито сказал Полчек. — И прекрати решать за меня, что мне нужно. Газеты, Франциско!
«Безобразный балаган», «Отвратительное зрелище», «Глумление над историей», «Покушение на каноны», «Демоновы пляски» — несмотря на разные заголовки, статьи о пьесе были как будто написаны под копирку. Даже разухабистое название «Ходулю вам в днище» в самой паршивой газетёнке для портового сброда «Листок огра-биндюжника», которую бесплатно разбрасывают по тавернам нанятые мальчишки, предварял всё тот же, с минимальными вариациями, текст: