— А нам, почтенный брат, известно нечто противоположное, причем из писем, присланных сегодня: король отправился на охоту, выехал в поле и покуда не пожалует в наш добрый город. Да если б и пожаловал… мне дела нет.
— Вон оно как!
— Мне дела нет до него и до его власти. Я у себя в феоде такой же сеньор, как он в своем королевстве. Но, по правде сказать, лучше было бы, если бы он остался у себя. Слишком уж он беспокойный, наш король и повелитель, слишком любит совать нос в чужую жизнь… А вот кто меня заботит, так это наш юнец, наш Васко. Не знаю, что у него в мыслях, но что-то недоброе. Он уже не такой веселый и резвый, не выезжает на охоту, не доводит до изнеможения всех лошадей моей конюшни, как раньше бывало… Эта проклятая ведьма из Гайи… что, если она ему сказала? Да нет, быть того не может. Сплоховал я, не сжег ее на добром костре…
— Вы, сеньор, отправили бы на костер ведьму из Гайи?
— А почему бы и нет? Если бы не этот треклятый Пайо Гутеррес. Но, признаться, я его побаиваюсь. Может статься, этот лицемер и погубил мне мальчика? Ну, если я удостоверюсь, что так оно и есть…
— Васко ничего не знает, сеньор, не тревожьтесь и положитесь на меня во всем, что касается юноши.
— Вы моя правая рука, брат Жоан. А левая — этот миловидный паж, мой сборщик податей. Эй, Перо Пес, как у вас там дела, вы готовы? Моя верная и усердная овчарка, отвечай — пригонят ли нынче ночью в овчарню ослушливую и строптивую овцу, которая отвергает наши пастырские ласки и попечения?
— Все готово, сеньор мой, и пора приступать к делу.
— Тогда, как говорит пословица, сперва в битву, потом на молитву.
Послышался шум и беспорядочные звуки шагов, словно несколько человек одновременно встали и задвигались по комнате. Васко не стал больше выжидать, возможно, уже услышав то, что хотел услышать: он трижды стукнул в дверь особым образом, на манер условного сигнала. Шум тотчас же прекратился, и кто-то воскликнул в волнении:
— О! Это Васко.
И дверь отворилась. Васко вошел.
— Добро пожаловать, сеньор студент. Я уж боялся, мы вас нынче не увидим. Наш будущий каноник не очень-то балует наш дом своим присутствием.
И епископ, ибо говорил эти речи именно он, направился к юноше, причем все лицо его выказывало явное удовольствие, свидетельствовавшее о том, что он питает к юноше особую привязанность.
Васко, как то в обычае у избалованных юнцов, обратил мало внимания на эти знаки благоволения; не отвечая важной духовной особе, удостоившей его таким приемом, и словно не замечая окружавших епископа людей, он подошел к столу и воскликнул:
— Ого! Ужин-то сегодня был отменный! Как пироги, не остыли, можно еще их есть?
И без дальнейших церемоний он плюхнулся на один из громоздких стульев, стоявших вокруг стола, и принялся за эти восхитительные пирожки с мясом, которые и доныне являются славой пирожников «вечного города» и ведут свое почтенное происхождение, как выяснилось только что из сей правдивейшей истории, ни более ни менее как из епископской поварни.
Я давно это подозревал: ибо столь лакомое блюдо — а пирожки эти воистину один из лучших и вкуснейших деликатесов, какие только едят на доброй португальской земле! — могло быть плодом кулинарного искусства лишь некоего гения времен монархии.
Эти строки, разумеется, вызовут смех у наших поклонников всего иноземного, этих паломников, которые отправлялись в Пале-Рояль{34} и стояли, разинув рот и пуская слюнки, перед витринами мадам Шеве и клялись, что нет ничего превыше ее пирогов… но, принеся сию клятву, шли обедать подогретым рагу из вчерашних объедков ценою в двадцать су.
Так знайте же, мои презрительные и элегантные сеньоры, что мне случалось вкушать обеды, приготовленные месье Пижоном, Парацельсом ресторации, а вернее Реставрации, каковой посредством чудотворной своей алхимии шесть лет повелевал миром из кухни заведения месье Виллеля.{35} О да, мне выпала честь поклоняться сей звезде гастрономии и политики в пору ее заката: я заплатил дань восхищения новому Вателю,{36} который как дипломат превзошел и перещеголял старого… и, однако, даже его искусство было невластно изгнать у меня из памяти непритязательные и домашние пирожки моей родины…
Сдается мне, я олух, и превеликий.
Вернемся же к нашей истории.