Алмейда Гарретт сплавлял воедино любые заимствованные образы, мотивы и ситуации индивидуальной манерой рассказа. И В. Скотт и В. Гюго обращались к читателю как его современники, вооруженные опытом и знаниями XIX века. При этом В. Гюго как повествователь патетичен, В. Скотт — гораздо сдержаннее, более склонен к юмору. В стиле Гарретта-рассказчика превалирует ирония. Он не просто комментирует происходящее с позиций наблюдателя — человека нового времени, он еще и откровенно модернизирует происходящее в романе, приписывая своим персонажам мысли и словесные формулы, ставшие известными разве что их прапраправнукам. Афоризм Васко: «Когда народ спит, тирания просыпается», — мог бы произнести революционер начала XIX века, учившийся у ораторов Великой французской революции, но уж никак не юноша из XIV столетия. Речь Жила Эанеса, которую не дослушали повстанцы, очень хороша в качестве пародии на парламентские словопрения в буржуазном государстве, но немыслима в устах цехового старшины средневековья. Да Алмейда Гарретт и не маскирует пародийности — чего стоит «Быть или не быть», процитированное за два с лишним века до Шекспира!
Стиль Гарретта обусловлен литературно-эстетической позицией писателя. Хотя Гарретт, как было сказано выше, еще в 20-х годах провозгласил себя романтиком, но это был романтик особый, трезво относившийся к тому, «что романтизмом мы зовем» (по выражению Пушкина). На всем протяжении творческого пути Гарретт возражал против романтических крайностей и неистовства и призывал сохранять завещанные XVIII веком объективность, здравый смысл и хороший вкус. Ссылаясь на вторую часть «Фауста» Гете, Гарретт утверждал, что современную поэзию должно определять соединение классического и романтического. В роман «Поездка на родину» он включил маленькие и очень смешные пародии на штампы романтического исторического романа и романтической драмы. Конечно, Гарретт зло издевается над эпигонами романтизма, которым не было числа в 40-е годы, но не касается великих романтиков, остававшихся его кумирами и учителями.
Манера повествования, выбранная романистом для «Арки святой Анны», — своеобразная форма так называемой романтической иронии, хорошо известной по произведениям многих крупнейших писателей этого направления (хотя бы Гофмана и Гейне). Фридрих Шлегель, виднейший теоретик романтической школы, так определял этот специфический вид иронии: «С внутренней стороны — это настроение, оглядывающее все с высоты и бесконечно возвышающееся над всем обусловленным, в том числе и над собственным искусством…»[3] У Алмейды Гарретта ирония направлена на то свойство романтического искусства, что вызвало к жизни его собственный роман, — на культ старины. Он посмеивается над «научным аппаратом» (как мы сейчас называем документированное подтверждение излагаемых фактов) к которому нередко прибегали романтики, чтобы придать достоверность своей фантазии. Ирония Гарретта как будто снимает торжественность обращения к прошлому, подчеркивает, что рассказчик отлично понимает, что прошлое с его обычаями умерло и явилось бы нелепым и смешным в настоящем, что вовсе не лишает его самобытной красоты и поучительности, ради которых романист и воскрешает историю на страницах своего произведения. Алмейда Гарретт специально оговорил, что его «страсть к готике» (так он называл интерес к средневековью) не имеет ничего общего с попытками реакции приспособить увлечение средними веками к своим политическим целям. «Стихами и легендами мы должны воспрепятствовать этой низкой уловке», — писал он, имея в виду легенду об арке святой Анны.
Но, конечно, ирония Алмейды Гарретта не может быть объяснена, исходя только из литературной задачи. Ведь тональность повествования не раз меняется. Ирония сгущается до сарказма, когда автор возвращается из прошлого в свой день и говорит о буржуазном прогрессе, парламентских дебатах, болтающих конституционалистах и плетущих заговоры «добрых патриотах» (читай — реакционных монархистах), о бонапартизме, о горьких уроках буржуазно-демократических революций, преданных лавочниками и демагогами, задушенных термидорианством. Печальный опыт, накопленный Гарреттом за десятилетия его участия в общественной жизни страны, диктует ему эти ядовитые выпады.