Наконец дон Педро заговорил, и голос его был отчетливо слышен во всем храме, настолько глубокая стояла тишина.
— Возьмите стяг вашего города, Васко, вы пронесли его с честью, как и подобает благородному человеку.
— Государь, я…
— Возьмите стяг — я сам вручаю вам его.
И король вложил древко в руки юноши. Васко хотел что-то сказать, но король опередил его.
— Вам незачем говорить. Я все знаю, ибо все видел, ничьи доклады мне не нужны. Я собственноручно награжу и покараю тех, кто заслужил награду либо кару.
Затем, еще немного поразмыслив и впервые за все это время устремив на епископа свой ястребиный взгляд, он молвил:
— Ваше преосвященство, я здесь — и мне еще не вручены ключи от вашего замка.
— Ключи и замок, феод и имение принадлежат не мне, а Пречистой Деве. Комендант, возложите на алтарь Богоматери принадлежащие ей ключи.{185} Пусть государь, коли будет ему угодно, возьмет их оттуда, но не из моих рук и не из ваших.
Комендант подошел к алтарю, преклонил колени и возложил на него ключи от города.
Все замерли, ожидая, как поступит король. Отобрать феод у какого-нибудь непокорного вассала, хоть церковника, хоть мирянина, было пустячным делом для дона Педро. Но взять с алтаря Богоматери ключи от ее города — это была дерзость, которой не ожидали даже от него. Ни один король португальский никогда еще не осмеливался на подобное — ужели осмелится этот?
Оборотившись к народу, комендант произнес положенную фразу:
— Дело сделано, обязанности свои я слагаю с себя; ключи от города вверены Пречистой Деве, повелевающей и городом, и нами.
— И Пречистая Дева их сбережет, ибо это в ее власти, — молвил король, встав и устремив на епископа горящий взор. — Но не в вашей, ибо вы недостойны ни облачения, что носите, ни посоха, что сжимаете в руке, ни митры, что красуется на голове вашей. Сложите все это также на сей алтарь. Пречистая Дева, хранительница ключей от этого города, сохранит и сии знаки епископского сана для того, кто будет достоин носить их. Вы же, сеньоры члены капитула, распорядитесь, чтобы звонили в колокола, оповещая, что престол епископа свободен. И покуда не приищем мы другого, который был бы достоин занимать его, снимите-ка облачения с этого трупа, он уже разложился и смердит на весь храм. Поживее! Здесь повелеваю я.
Каноники, перепуганные и понурые, переглядывались друг с другом, поглядывали на епископа, поглядывали на короля и не могли отважиться ни на повиновение, ни на ослушание. Им, простым священнослужителям, лишить власти своего прелата! И всего лишь по приказу суверена, минуя все прочие формальности! Но суверен звался Педро Жестокий, и никакие декреталии{186} не имели силы перед его декретами, всегда мгновенными и категорическими.
— Я сказал, — молвил король, снова обращаясь к каноникам. — Я сказал свое слово. Вы разве не слышали?
Члены капитула с заминкой поднялись с кресел, направились к главному алтарю медлительно и спотыкаясь, но все-таки приблизились к епископу. Сей последний — словно в подтверждение королевских слов — закрыл глаза и, не произнеся ни слова, не оказав ни малейшего сопротивления, позволил снять с себя один за другим все знаки первосвященнического сана. Сняли с него митру, крест, облачение, взяли из рук его посох и ощутили нервную дрожь его пальцев лишь тогда, когда снимали перстень, символ власти, его облекавшей.
Дон Педро следил за всеми подробностями свершавшегося обряда{187} и отвечал на тексты из Священного писания и антифоны, коими священники сопровождали эту жестокую церемонию.
— Теперь, — молвил король, когда все было кончено, — теперь нет больше епископа, сеньора и рыцаря. Перед нами такой же виллан, как и прочие. Пусть двое из этих ратников отведут его в одну из темниц, где держал он добрых людей и заковывал в железа жен горожан своих, когда те не уступали гнусным его домогательствам.
Два ратника подошли, чтобы увести епископа… Сердце Васко разрывалось на части; слезы, которые он давно уже сдерживал, неудержимо хлынули из глаз; задыхаясь от рыданий, он пал к ногам короля и воскликнул:
— Государь, государь, пощадите, помилосердствуйте! Сжальтесь надо мною, государь, ибо я стал орудием погибели моего благодетеля, этот человек меня вырастил, не могу я ненавидеть его, чувствую, как ни тяжко мне это, что поневоле должен любить его. Велики его провинности… так пусть же великим будет и милосердие ваше, ибо вы государь, ибо вы отец. О господи, когда бы я знал!.. Никогда я не думал, что до этого дело дойдет. О нет, никогда. И мне также нанес он жестокие оскорбления, так говорят… Не знаю! Но это! Когда вижу его таким… когда седины его опозорены, а глаза опущены долу от стыда… Государь, государь, помилуйте его! И в награду да помилует господь вашу душу!