— Да, видела, — ответила Эрна.
Ответила и отвернулась. Она прекрасно управляла своим лицом, чтобы допустить на него ненужные чувства, но не хотела смотреть на отца. Эрна надеялась, что Б.Б. услышит намек в ее тоне и прекратит расспросы, но тот не остановился.
— И что?
— Ничего.
— Ты с ним была в ту ночь?
— Отец! — Она не собиралась говорить ни «да», ни «нет», она показала, что в своих расспросах он заходит слишком далеко.
И Феллер услышал намек.
Вздрогнул, потер лоб, словно вырываясь из секундного забытья, из наваждения, заставившего его задавать дочери унизительные вопросы, и очень искренне произнес:
— Пожалуйста, извини, я не должен был спрашивать. Я… я немного горячусь, когда разговор заходит… В этом направлении… Ты знаешь.
— Знаю, — ровно подтвердила Эрна. — А ты знаешь, что я не злюсь. Я не умею на тебя злиться. — Она выдержала короткую паузу и закончила: — Что бы ты ни сделал.
То был не удар, но укол, правда — в самое сердце. И сердце Феллера заныло.
— Я не должен был ни о чем спрашивать, — повторил он, с тоской понимая, что их чудесный разговор безнадежно испорчен и нужно идти в дом, а в гостиной… в большой гостиной они будут сидеть в пяти ярдах друг от друга и говорить ни о чем. В лучшем случае — о делах.
Феллер думал, что хуже не будет, но через секунду дочь неожиданно попросила:
— Прости его.
И сердце Б.Б. сжалось.
— Эрна?! — он сделал вид, что удивлен.
— Я знаю, что мы договорились не возвращаться к этой теме, — торопливо, пока отец не попросил замолчать, проговорила женщина. — Я знаю, что нарушаю слово, но не могу… Я не могу! Пожалуйста, прости его.
— В моем сердце нет зла.
— Мы оба знаем, что это не так.
— Он сумасшедший, — попытался отмахнуться Б.Б., но не получилось.
— Ты свел его с ума, — резанула Эрна.
— Он рехнулся еще при рождении!
— Но он был тихим сумасшедшим! Тихим, умным и спокойным. Он ел с моих рук, делал все, что я просила, а ты… ты решил его убить.
— Мы оба знаем, что я должен был так поступить, — прорычал Феллер. — Я никогда не прощу ему сделанного.
И так ответил на просьбу дочери.
Сейчас его сердце не болело.
Эрна подалась вперед, пронзительно посмотрела на отца и отчеканила:
— Меня все устраивало.
— А меня — нет, — яростно ответил Б.Б.
— Почему?!
— Потому что он не имел права так поступать.
— Таким было мое желание!
Несколько секунд Феллер продолжал буравить дочь взглядом, затем вновь отвернулся к океану. Но не в сентиментальной задумчивости, как несколько минут назад, а борясь со злобой.
Плох тот разговор, в котором собеседники то и дело стараются не смотреть друг на друга. Плох и печален.
— Я возвращаюсь в Нью-Йорк рано утром, — ровно произнесла Эрна. — Ты еще будешь спать.
— Я поступил так, как считал правильным, — угрюмо ответил Б.Б.
Разговор закончился. Феллер поднялся, показывая, что нужно идти в дом, Эрна последовала его примеру, но удержала отца за локоть, не позволив сделать шаг, и спросила:
— А если я скажу, что люблю его? По-настоящему люблю?
— Не рви мне душу, — попросил Б.Б.
— Люблю больше всего на свете, — продолжила Эрна, словно не услышав. — Люблю так, что кружится голова. Люблю так, что готова умереть. Люблю…
— Ты ему говорила? — спросил Б.Б., повернувшись и посмотрев дочери в глаза.
Эрна закусила губу.
Кивнула сначала, но неуверенно, потом поняла, что у нее есть шанс спасти разговор, сделать его честным, каковыми в итоге оказывались все ее разговоры с отцом, и вздохнула:
— Я хотела сказать… Но не смогла.
— Почему?
Она помолчала, а затем ответила, впервые за много лет по-настоящему напугав отца. Она сказала:
— Потому что теперь я его боюсь.
И Б.Б. Феллер похолодел.
AP: «Тревога в крупнейших аэропортах планеты!»
NBC News: «Что происходит? Все самолеты, вылетевшие сегодня днем из Хитроу, задержаны в пунктах назначения…»
BBC: «Премьер-министр заявила, что ситуация находится под контролем, однако отказалась ответить на вопрос, когда будет снята блокада самого большого терминала Хитроу…»
Deutsche Welle: «Тревогу объявили после того, как несколько пассажиров рейса Лондон — Берлин во время полета пожаловались на недомогание: высокая температура, тошнота и сильное головокружение. Командир экипажа доложил о происходящем на землю, после чего выяснилось, что аналогичные сообщения приходят со всех пассажирских самолетов, вылетевших из Хитроу в промежутке между одиннадцатью утра и часом дня по Гринвичу…»