— Зачем?
— Чтобы я стал счастлив.
Незнакомец помолчал, затем раскурил самокрутку — к удивлению А2, он курил настоящий табак, и осторожно поинтересовался:
— А ты действительно не девочка?
— Что вы имеете в виду? — Аккерман был так ошарашен, что даже не возмутился.
— Ну, я слышал, что некоторым мужикам комфортнее ощущать себя женщинами, и наоборот, — медленно ответил мускулистый. — Вдруг ребята из института пытаются оказать тебе услугу?
Долго, почти минуту, А2 прислушивался к себе, пытаясь понять, как ему комфортнее, затем покачал головой:
— Мне нравится быть мужчиной, особенно с женщинами.
— Уверен?
— Какая теперь разница?
— Ты только что назвал меня маньяком, — напомнил незнакомец, выпуская клуб дыма в сторону бутылок виски.
Странно, что ему никто не сделал замечание.
— Вы убьете моего лечащего врача? — А2 на мгновение воспрянул духом, но затем его плечи поникли. — Не поможет. Доктора Каплана сменит другой врач, и меня все равно сделают девочкой.
— Я умею не только убивать, — загадочно сообщил мускулистый.
— Правда?
— Как тебя зовут?
— Вы ведь знаете?
— Я знаю только А2 — так ты представился бармену.
— Алекс Аккерман, — А2 протянул руку, но она повисла в воздухе.
— Это не твое имя, — поморщился мускулистый.
— Вы слишком проницательны для человека из бара, — обиженно ответил Алекс, пряча руку под стойку.
— Проницательность не является признаком ума, образования или положения в обществе, — назидательно произнес незнакомец. — Только опыт. И в том числе — опыт пребывания в барах. Простые работяги могут быть очень проницательными, А2.
— Вы из простых работяг? — удивился Аккерман.
— Я разделывал рыбу в холодном цеху Северного моря, чистил канализацию в трущобах Варшавы, а по вечерам нацисты избивали меня за то, что я не говорю по-польски, я служил охранником в арабском борделе Бирмингема и сидел в концлагере для воронежских сепаратистов. Да, А2, я из простых работяг, проще не бывает.
— Это все правда? — поперхнулся Алекс.
— И не только это.
— Как вас зовут?
— Бенджамин Орсон. — Однако руку мускулистый не протянул. Вместо этого он бросил в бокал Аккермана бычок и махнул очередной шот. — Но друзьям я позволяю называть себя Орком.
— Почему?
— Потому что я и есть он, — объяснил Орсон, и в его глазах вспыхнули огоньки. То ли безумного веселья, то ли веселого безумия. — И все мои друзья — тоже. Мы — орки, которые вышли из грязи, но не увидели за ее пределами ничего, кроме другой грязи. Мы — орки, мир стоит на наших костях, и мы пришли за своей долей.
— Вам нужно золото?
— Оркам? — Бенджамин громко рассмеялся. — Нет, А2, золото нужно жирным. А мы возьмем свою долю кровью.
И замолчал, испытующе глядя на Аккермана. Тот облизнул губы, посмотрел на остатки самокрутки, воняющие из его бокала с безалкогольным пивом, робким жестом поправил smartverre и признался:
— Знаете, господин Орсон, вы меня пугаете.
— А вот ты мне понравился, А2, — не стал скрывать Орк и хлопнул его по плечу так, что Алекса швырнуло на стойку. — Ты мне пришелся по душе.
NY City, Midtown West
Грохот.
Жуткий, страшный, неожиданный грохот, разорвавший реальность сначала объемным звуком, а затем — глубоким страхом. Мозг еще не понял, что случился взрыв, даже вышколенные, вырезанные скальпелем рефлексы не сработали — а страх уже накрыл с головой. А следом, сразу — ударная волна. Врезала наотмашь, с безжалостностью профессионального боксера, подбросила в воздух, швырнула на стену, сдавила так, что стало невозможно дышать, кричать, стонать, плакать, и показалось, что это и есть смерть.
И…
Карифа закричала.
Не от страха, а чтобы понять, что жива.
Закричала, когда накрыло с головой, когда взрыв смешал эмоции и чувства в пожирающий самого себя клубок обнаженных нервов, когда показалось, что выбраться невозможно и гроб уже завален землей. Закричала и поняла, что чудовищный взрыв доставил ей немыслимое удовольствие и трясет ее не от страха. Поняла, что на пике наслаждения она лишилась сознания и клубок спутанных чувств зачем-то подменил одни эмоции другими.
Смешал любовь со смертью, врезав восхитительную сладость в жуткие воспоминания.
Карифа открыла глаза и увидела себя на кухонном столе… нет — ощутила себя на кухонном столе, голой, с бесстыдно раздвинутыми ногами и до сих пор вздрагивающей всем телом от продолжающих накатывать волн удовольствия. Увидела мужчину, доведшего ее до исступления. Почувствовала его в себе… и губы дернулись: то ли в недоулыбке, то ли в недогримасе.