— Аркадий, а удобно ли это для печати?
Дружный хохот потряс комнату.
Ре-Ми обладал феноменальной зрительной памятью. Глаза его за точность друзья называли «кодаками». Это внимание к деталям однажды сыграло с ним злую шутку. Работая над портретом Владимира Галактионовича Короленко, Ре-Ми узнал у Чуковского точное время возвращения писателя из Петербурга на дачу в Финляндии и несколько раз пристраивался напротив него в вагоне, зарисовывая каждую черточку лица. Когда некоторое время спустя Корней Иванович стал знакомить сатириконцев с Короленко, последний сразу узнал Ре-Ми:
— Мы уже с вами встречались… в поезде Финляндской железной дороги.
— Да, Владимир Галактионович. Я работал над вашим портретом — хотелось покрепче запомнить каждую черточку на вашем лице.
— Вот потому-то, — сказал Короленко, — мне и запомнилась каждая черточка на вашем лице. Только (извините, пожалуйста), заметив, что вы всякий раз норовите устроиться поближе ко мне и потом всю дорогу не спускаете с меня своих въедливых глаз, я подумал (только не сердитесь, пожалуйста), что у вас другая профессия…
Короленко намекал на «филеров».
Описанная нами троица — Аверченко, Радаков, Ре-Ми — своими остротами, дурачествами и взаимными колкостями могла довести до исступления любого неподготовленного человека: «…для смеха этих вечно острящих весельчаков не было ничего святого <…> ради красного словца не жалели матери» (В. Князев). Однажды они ехали втроем в купе, и к ним подсел сумрачный старичок. Он начал сурово прислушиваться к разговору. Постепенно морщины на его лице стали разглаживаться, через пять минут он стал усмехаться, а через полтора часа хохотал как сумасшедший. Радуясь, что попал в такую хорошую компанию, в начале второго часа смех его заменился легкой, немного усталой усмешкой, а в середине второго часа усмешка сбежала с лица, и весь он осунулся, со страхом поглядывая на Аверченко и его товарищей, а к исходу второго часа побежал искать другое купе.
Аркадий Тимофеевич настолько любил своих друзей, что уже в 1910 году изобразил их под именами Клинкова (Радаков) и Громова (Ре-Ми) в рассказе «Молодость». Главного героя — Подходцева — он «срисовал» с себя. Эти персонажи стали сквозными в ряде рассказов писателя, появлявшихся в период с 1913 по 1916 год. В 1917 году Аверченко объединил их в книгу «Подходцев и двое других», рассказывающую о веселой богемной жизни трех друзей в Петербурге.
Вместе с Радаковым и Ре-Ми Аверченко участвовал в различных литературно-художественных проектах. В 1908 году ими был подготовлен прекрасно иллюстрированный юмористический путеводитель по столице «Современный Всепетербург». К 1910 году Корнфельд уже имел собственное издательство, в котором регулярно стали выходить «коллективные» книги. Это, прежде всего, бешено популярная «Всеобщая история, обработанная „Сатириконом“ под его углом зрения» (1910), а также «Экспедиция в Западную Европу сатириконцев: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова» (1911), которую по сей день цитируют преподаватели вузовских курсов по страноведению. Моментально был раскуплен и альбом «Сокровища искусств в шаржах художников А. Радакова, Ре-Ми, А. Юнгера, А. Яковлева» (1912), «гвоздем» которого была беременная Джоконда с улыбкой олигофрена. И это весьма неполный перечень.
Провозгласив иронически-благодушное отношение к жизни единственно верным, сатириконцы не могли не высмеивать проявлений утверждавшейся культуры модерна: мистицизма и пессимизма символистов, экзотизма акмеистов, эпатажа и всеотрицания футуристов. Когда в 1909 году вышел первый номер художественно-литературного журнала «Аполлон» (стихи и проза символистов, акмеистов, критические статьи о современных литературе, музыке, живописи, театре), Аверченко тут же высмеял его в фельетоне «Аполлон». Выбрав из журнала три особенно замечательные статьи — «О современном лиризме» Иннокентия Анненского, «В ожидании гимна Аполлону» Александра Бенуа и «О театре» Всеволода Мейерхольда, — сатирик обрушился на них, иронизируя по поводу заумной и «метафизической» манеры выражаться. Особенно досталось Анненскому:
«Первая статья, которую я начал читать — Иннокентия Анненского, — называлась „О современном лиризме“.
Первая фраза была такая:
„Жасминовые тирсы наших первых мэнад примахались быстро…“
Мне отчасти до боли сделалось жаль наш бестолковый русский народ, а, отчасти, было досадно: ничего нельзя поручить русскому человеку… Дали ему в руки жасминовый тирс, а он обрадовался, и ну — махать им, пока примахал этот инструмент окончательно.