Через полчаса за чаем молодой человек, которого звали Соломоном Абрамовичем, подавая мне варенье, сказал, что ему очень скучно.
— Да, знаете, немного…
— Мне, между прочим, третьего дня анекдот рассказывали один еврейский… Вы не любитель?
— Мерси, ничего…
— Приходит Шепшелевич в ресторан… Видит, висит щука… То есть не висит, а в аквариуме висит. Одним словом, плавает. «Сколько стоит?» — «Двадцать пять рублей». — «Двадцать? Нафаршируйте. Только с чесноком». Нафаршировали. «Отрежьте мне на двадцать пять копеек».
— Ага… Да… Это тово… В ресторанах это часто…
Соломон Абрамович круто замолчал и, помешав ложечкой чай, заговорил с соседом слева. За общим шумом мне не было слышно их разговора. С соседом его я знаком не был. Говорили, что он начинающий писатель. В наше время это не наталкивает на желание познакомиться.
Он наклонился к Соломону Абрамовичу и слушал, что тот говорил. В середине рассказа он вдруг весь всколыхнулся от радостного смеха и замахал руками:
— Знаю… знаю… А потом говорит ему…
За ужином пришлось познакомиться и с начинающим писателем.
— Пишете? — спросил он.
— Пишу. Мерси.
— Я тоже. Вчера у меня роман приняли. Да! В редакции мне. между прочим, Леонид Андреев рассказывал. Приезжает он на моторе в шантан. Входит в зало. Видит: в аквариуме лошадь. Что это я! Не в аквариуме, а так… висит. Даже не висит, а так, у подъезда… «Хотел было я попробовать конины, — говорит Андреев. — Сколько стоит эта лошадь?» — «Триста рублей». — «Зажарьте». Те удивились, но все-таки зажарили. «Готово-с, г-н Андреев!» — «А ну-ка, — отвечает маститый писатель, — отрежьте мне на три с полтиной»…
— Ах да… Чудаки эти писатели… Да…
Начинающий неудовлетворенно посмотрел на меня и под видом раздобывания коньяка засел на другом конце стола. Вскоре у него завязалась беседа с каким-то лысым господином, надоедавшим своим соседям долгой и вязкой передачей утренних телеграмм с войны, которые все читали в положенное на это время. Соседи вздохнули свободно, а человек, передававший телеграммы и требовавший общего согласия с его взглядами на превосходство минной борьбы перед конной, внимательно слушал начинающего писателя.
Последнего, по-видимому, не удовлетворил и этот слушатель. Он сердито отодвинул стул и цинично схватился за полную бутылку белого вина…
Перед уходом человек с военными темами нагнал меня около передней и беспомощно развел руками:
— Ну, вот хоть убейте, не пойму их логики.
— Чьей?
— Да вот немецкой… Ну, что они там делают? Хороший десяток мин…
— Ну, как же. а ведь там Жоффр. Все-таки такой полководец…
— Кстати, о Жоффре… Вы слышали новый анекдотец? Приезжает раз Жоффр, будучи еще ротмистром, на броненосце в Калькутту. Видит: идет слон. «Зажарьте, — говорит, — на рубль, а потом…» Нет, сначала, отрежьте, говорит… Да… да вот как… Идет и видит слона… «Сколько стоит?»
— «Зажарьте, а потом отрежьте на рубль». Так, кажется?
— Вы знаете? Странно, странно…
Когда я уже выходил, хозяйка навязала мне какую-то даму:
— Проводите… Вы такой милый…
Очевидно, это очень нехорошее качество моего характера, дама мне досталась скучная, сонная и живущая за четыре версты.
— Тает уж… Настоящая весна…
— Потом лето будет…
— Ага… да… Лето… да…
Я затаил душевную боль и, чувствуя в сердце тяжесть четырех верст, махнул рукой на совесть.
— А со мной случай был, — хмуро сказал я, — захожу я недавно в ресторан, вижу: канарейка висит. «Почем?» — говорю. — «Сто рублей». — «Зажарьте».
— Кого? Канарейку?
— Канарейку.
— А зачем это вы?
— А так. Скучно как-то было.
— Ну, и что же?
— Зажарили… А я и говорю: «Отрежьте-ка мне…»
Когда на подъезде своего дома дама сказала, что я неисправимый весельчак и что со мной целый день не проскучаешь, я понял, что Васенька иногда бывает прав…
Больше я не смеюсь над его анекдотами.
О военной беллетристике
Я искренно люблю хороших лжецов. В тихом, провинциальном городе, где зверинец является редким явлением, о котором помнят только старожилы, приятно ж легко завоевать симпатии и искреннее преклонение слушателей, умело рассказав об одной из встреч с сенегальским тигром на песчаных берегах Замбези.
— Вы знаете, это был даже не тигр, а два тигра… Тигр обыкновенно разъяряется в течение целого месяца; представьте себе, что эти тигры, как д заметил по их оперению, разъярялись с третьего-четвертого числа, а это было двадцать восьмого…
Я хорошо ж это помню, потому что со мной был мой походный отрывной календарь, который я любил развешивать на бамбуковых кактусах, отягченных финиками… Тигр смотрит на меня… Я смотрю на него… Снимаю револьвер, прикладываю его к плечу и вдруг…
Никто из слушателей не знает, что делает тигр, встречая человека с отрывным календарем, а тактично подобранная обстановка из тропической жизни, флоры и фауны сама наталкивает на доверие.
Но вот лжец опрометчиво попадает на знакомое всем поле действий — местный чиновничий клуб.
— Странный случай, знаете… Сижу я в левой комнате, вдруг вижу, что буфетчик берет тарелку и начинает…
— Из левой комнаты буфета не видно, — робко вставляет кто-то из угла. — Там дверь закрыта…
— Разве закрыта? — изумляется лжец. — Я и не заметил…
Доверие падает сразу. И если неосторожный человек начинает рассказывать даже о том, что он встретил кошку, самую простую и безобидную, на лестнице, даже такой заурядный случай встречает резкий отпор.
— Не такой у нас дом, чтобы кошки по лестницам шлялись, — хмуро заявляет хозяин.
— Да я не говорю…
— И, наверное, это была не кошка, а Аннушка, которую я послал за папиросами, — уже демонстративно настаивает хозяин. Иронически настроенный гость, на которого никто не обращал внимания, даже обижается.
— Девушку за кошку принять… В наше время этого не знали… Беллетристы, которые пишут о войне, сильно напоминают мне таких неосторожных и несдержанных людей.
— Мы сидели в окопах. Небольшие уютные комнаты, приютившие нас, страдали отсутствием комфорта. Из водопровода не шла вода, швейцар грубил, и звонки испортились… Но в такое тяжелое время в окопах и за небольшую комнатешку приходилось платить дорого.
Весь наш корпус, из пяти-шести человек, помещался в одном помещении. Против нас стоял многотысячный взвод немецких солдат, разрывались брустверы, где-то по полю рыскали канонерки, и было жутко.
Дементьев взял в руки зарядный ящик и подумал:
«Такая изящная вещь, украшенная живописью, и может производить такие разрушения… Как странна война…»
Ухали амбразуры, посылая огнедышащие мортиры.
— Надо идти стрелять, — сказал штабс-прапорщик Иракин, входя в комнату, — наши семнадцатифутовые пушки уже принесены.
Они вышли на воздух. Шрапнель, наполненная бризантными снарядами, была сложена вместе с фугасами…
— Подвози волчьи ямы, — скомандовал сам ефрейтор, подъезжая на взмыленном автомобиле.
Генерал приложил руку к козырьку и насыпал порох в пулемет. Где-то у немцев выстрелили.
Дементьев ясно видел, что летит снаряд. Это было небольшое существо, из которого шел дым.
«Нужно встать за проволочное заграждение», — подумал Дементьев, но потом выпрямился и стал думать.
Снаряд летел.
Дементьев бросился вниз к письменному столу и набросал телеграмму:
«Милая Катя, прощай».
Снаряд летел.