Огорченные родители невесты шили ему недорогой пиджачный костюм коричневого цвета с тонкими полосками, брали его с собой часто и бесплатно в театр и сухо признавали его будущим зятем.
В этом положении он находился еще три-четыре года, случайно кончал университет и, приехав с копией аттестата, делал официальное предложение. Потом поступал на службу инженером и, только вторично уличенный в шумных растратах, решался на свадьбу и передавал невесте свою фамилию.
Теперь все это делается очень быстро, особенно среди молодых людей обоего пола, которым вообще терять нечего. До того быстро, что иногда во время венчания жених вдруг краснеет, всматривается в невесту и смущенно произносит:
— Мы, кажется, с вами знакомы… А я и поздороваться забыл…
При выходе он подмигивает шаферу на свою жену и шепчет:
— Хорошенькая… Надо будет поухаживать…
И даже через несколько дней после свадьбы, получив письмо на имя своей жены, он долго и пристально рассматривает конверт и соображает:
— Должно быть, однофамилица. Нужно будет у швейцара потом спросить. Он всех в доме знает.
Все внешние и внутренние качества жены при таком браке начинают узнаваться только спустя два месяца.
— Как, у тебя и голос есть? — удивляется муж, неожиданно застав жену за пением романса.
— А как же… Почти год служила на открытой сцене, и вдруг голоса нет…
— Разве ты служила? — еще больше удивляется муж. — Ведь ты же в гимназии учи… Ах нет, — извини. Это Катерина Сергеевна училась… А когда же ты служила?
— Когда? Сейчас, дай вспомню… В девятьсот… в девятьсот одиннадцатом, кажется… Нет, постой… В одиннадцатом я с Рыбакиным жила, это не тогда было. В двенадцатом… Тоже нет… Тогда я с Симоновым в Крым ездила… В десятом.
Муж робко смолкает и мучительно проталкивает через внезапно пересохшее горло куски куропатки. Вдруг, искоса взглянув на жену, он неожиданно приходит в еще большее изумление.
— А ты, оказывается, — рыжая… — упавшим голосом констатирует он результат своих наблюдений.
— Да, а что? — с любопытством спрашивает жена.
— Так. Я думал — блондинка. Мне такой раньше казалась.
— С другой спутал, — помогает жена.
— Если ты насчет Крынниковой, так ошибаешься. Она же брюнетка…
— Подумаешь — рыжая, не рыжая… Потерял ты много от этого. Тоже, сокровище…
Бывают и несколько иные несоответствия, когда легкомысленный и веселый муж в белых гетрах натыкается на жену, которая сразу отдает в переплет все книги из шкафа, запирается по целым дням у себя в комнате, не выходит к гостям и начинает вести обширный дневник в толстой с клеенчатыми корочками тетради.
На все попытки мужа развеселить ее анекдотами о бродячих инородцах она хмуро поджимает губы, всовывает ему в руки неразрезанное «Введение в философию» и смеется над его братом, который не кончил университета. Когда, подавленный этими обстоятельствами, муж покупает в ближайшем книжном магазине программу для самообразования, жена внезапно поступает на драматические курсы, требует, чтобы прислуга звала ее по фамилии, и начинает брать на дому уроки фехтования и балетных танцев.
Такая жизнь тянется иногда по году или даже больше.
Оба доходят до такого состояния, когда даже совместное пребывшие в одной комнате нельзя во имя тишины и порядка длить более двух минут.
Прежние имена расплылись и сошли на нет. Нежная Нуся или более спокойная Тата сделалась Ниной Петровной, как и Мус превратился в Семена Авдеевича.
Жена, как существо более подвижное и с ярче выраженным характером, начинает первая.
— Смотришь? — неожиданно и решительно спрашивает она мужа, не предъявляя ему пока точно сформулированного обвинения.
При существующих отношениях это, конечно, может искренно возмутить.
— Ну, смотрю, — тихо шипит он, — и буду смотреть. Имею право.
— Не видел. Полтора года женаты.
— Хочу смотреть и буду. Куда мне угодно. — И, желая подтвердить свое неотъемлемое право, муж бесцельно тычется глазами во все углы надоевшей столовой.
— Может, ты еще какую-нибудь гадость сделаешь? — ожидающе спрашивает жена.
Разговор становится всеми колесами на свободный ширококолейный путь.
— Это ты гадости делаешь. Я от Ныряева в четыре часа не возвращаюсь.
— Еще бы. Он тебя, как курицу, за шиворот выкинул бы, — радуется своему превосходству жена и для усиления впечатления добавляет: — С четвертого этажа.
— Это и я могу кое с кем сделать, — хмуро вскидывает муж и, боясь, что осторожный намек может остаться непонятым. поясняет: — С тобой, например… И вообще нам с тобой надо серьезно поговорить…
— Пожалуйста, пожалуйста… Только бросьте этот ваш тон… У меня он есть тоже. Вы с женщиной разговариваете…
— С женщиной, — плохо веря в свое сомнение, но все сомневающимся тоном говорит муж, — разве женщина может побежать в восемь часов утра на кухню и приказать Даше, чтобы она принесла мне кофе не в столовую, а в кабинет…
— Женщина все может. — афористически замечает жена. — Она может также плюнуть на негодяя и уйти совсем…
— Пусть она сделает, и негодяй будет очень доволен. Скатертью дорога. Двумя скатертями.
— Договорился! — зловеще резюмирует жена. — Ну, что же… — И сразу начинает плакать. — Боже мой! — с тихим хрустом поламывает она руки. — И это после всех слов… Жену, как бесполезную старую кошку, выгонять из родного дома…
Муж уходит в кабинет и тоже изредка смахивает слезы. Так разговаривают они через каждые три-четыре дня. Осенью, когда раздражены все, — чаще.
И все-таки живут. Проходят недели, месяцы.
Жена начинает заходить домой переодеться, поссориться с прислугой и позвонить к портнихе. Муж. желая показать, что он домосед и что не он разбивает семью, приходит утром на цыпочках, выписывает еженедельный журнал с приложением и покупает халат, который так долгое время и висит, чистенький, ненадеванный, с магазинным ярлыком на стеганом воротнике.
Жизнь становится еще тяжелее. За случайным совместным обедом горничная докладывает:
— Вам, барыня, барин звонили, а вам — барыня.
Оба прекрасно понимают, что речь идет о Ныряеве и небезызвестной обоим Пальковой, но оба хмуро смотрят на горничную.
— Идите. Что за привычка с разговорами лезть…
Иногда в тишину омертвевшей квартиры врывается резкий телефонный звонок, и жизнерадостный мужской голос, натыкаясь на мужа, весело спрашивает:
— А что, Нина дома?.. То есть г-жа Нуруева… Скажите, что спрашивает Боря.
— Сейчас, сейчас, — зловеще отвечает муж. — Я передам… Боря, говорите? Сейчас, Боря…
В промежутке между его и комнатой жены, куда он несет этот вызов, как остро отточенный каменный топор, желая сейчас же пустить его в ход, — навстречу выходит жена.
— Тут тебе повестку принесли, — с худо скрытой радостью говорит она, — квартирный налог. И странно… На имя некой Пальковой, а послали тебе… С посыльным.
— Это ошибка, — мутно врет он и сразу спохватывается. — А там тебя Боря дожидается у телефона… Это хуже. Беги, не опоздай…
К вечеру расходятся. Оба знают, кто куда идет, но каждый вызывает горничную в коридор и говорит настолько громко, что та боязливо пятится к дверям.
— Я иду в театр… Так и передайте барыне…
— Я иду к Чикаревым, — доносится через две минуты, не менее громко из передней, — если барин спросит…
И так живут. У человека не человеческое, а муравьиное терпение.
К одному из последних разговоров готовятся долго и с ужасом. Жена пьет очень много валерьяновых капель, часто подбегает к зеркалу и густо пудрит нос. Муж ходит широкими шагами по кабинету и, наконец, решительно махнув рукой, идет в столовую.