— Кармен — испанка…
— А там нет испанок. В Париже видел одного испанца. Зубами гири подымал. Здоровый такой, трико голубое…
— Ага… Ну, а так еще что в Италии хорошего?
— Да много… Приезжаешь это в Венецию…
— Кругом вода?
— Да, много…
— Голуби на площади? На плечи садятся?
— Садятся… Так и лезут… Вот еще в Пизе был…
— Башня кривая там. Слышал.
— Ну, а так что, собственно, рассказывать… Загорелые все. Мост вздохов еще есть. Большой такой…
— Старинный? А внутри роскошь? И заперт, наверное?
— А откуда вы знаете?
— Так знаю… А в Акрополе — Некрополь, а в Некрополе — Мелитополь? Так, кажется? Спасибо…
Италия — очень красивая и интересная страна. В ней очень хорошо принять солнечный отдых для истрепанной души — но лучше забыть о ней совсем, чем знакомиться с ней по рассказам таких путешественников.
Красивая жизнь
Я видел очень много людей, тоскующих о красивой жизни. Многие тоскуют пассивно и охотно встречают прибавки к жалованью и новые ковры на стенах; другие активно — бросают места, переселяются к богатым родственникам или на средства доверчивых людей борются с мещанством и пошлостью. Неустанно и упорно я расспрашивал этих людей о том, что они называют красивой жизнью. Мне почти всегда отвечали радостно и долго…
Женщины находят, что красивая жизнь должна быть внешне красочна и протекает в разных концах света. Сегодня снимается квартира в горном швейцарском селе, завтра отправляются вещи в долину Оризоны, а счастливый обладатель их мчится на курьерском поезде заключать контракт с хозяином виллы в Киото.
— Я бы целую жизнь провела в путешествиях, — обычно мечтает женщина, неудачно вышедшая замуж. — Смена впечатлений, лиц. мест.
Если бы. действительно, ее обязать договором, с крупной неустойкой, по которому бы она целую жизнь перескакивала с места на место, несчастную пришлось бы преждевременно похоронить к тридцати двум годам. Коммивояжеры. которым приходится не ощущать под полом вертящихся колес четыре дня в течение месяца, в старости трясутся всем телом и плачут от невысказанной за всю жизнь обиды, если им приходится проходить мимо даже товарного поезда.
— Это иное дело… Вы говорите — коммивояжеры… Ездить в третьем классе, есть под лавкой селедку и бегать ночью по станции с чайником в руках… Я говорю о поездах с вагонами-ресторанами, с большими купе, с проводниками, которые заботятся обо всем.
Действительно, такие поезда есть. Проводник все время хищным взглядом следит за пассажиром и, шатаясь от усталости, не прерывая своей работы ни на минуту, таскает большими стаканами всякое питье. Пассажир пьет час, пьет другой, пьет третий и начинает так же уставать, как и сам проводник. В вагоне-ресторане кормят, но пассажир, который захотел бы заполнить весь свой досуг едой, был бы немедленно же высажен на шестой остановке с признаками острого аппендицита или холерных заболеваний. Конечно, если он не давал раньше представлений в цирках с демонстрациями, изумляющими публику, вместимости своего желудка. Правда, в Америке существуют поезда со всеми удобствами: вагон-ванная, вагон-библиотека, вагон-швейцарское озеро и даже вагон — анатомический театр, но все же это заведено не для частного пользования, а для обозрения специальных корреспондентов европейских газет, которым в их редакциях мало-помалу перестают верить, и все корреспонденции передают кому-либо из молодых, но уже выдвигающихся психиатров.
Очень привлекательна поездка по морю; она тоже составляет один из элементов красивой жизни. О ней очень картинно рассказывают люди, видевшие красивейших женщин Нового и Старого Света в момент их перетаскивания с верхней палубы в каюты, с острыми и видимыми признаками морской болезни.
Очень красиво стоять на корме парохода и рукой, затянутой в белую перчатку, бросать кусочки хлеба чайкам. Люди с крепкими нервами могут проделывать это по семи часов в сутки. На пятый день они все же запираются у себя в каютах, требуют большие порции виски и коньяку, примазываются к картежной игре матросов в трюме, а через восемь дней бросаются, при других пассажирах, на капитана и требуют, чтобы их высадили на берег, грозя, в противном случае, ночью поджечь пароход. Если они и делают это, умный защитник всегда может требовать снисхождения для подсудимого, ссылаясь на острую меланхолию последнего.
Американские миллионеры, красота жизни которых не вызывает ничьих сомнений, если и предпринимают длительные путешествия по морю, то исключительно только потому, что на суше их все знают и просят денег.
Человек, втискивающийся в трамвай с пятаком, зажатым в руке, или торгующийся истерически и крикливо с хмурым извозчиком, — далеко не являет собой идеала красивой жизни.
— У меня будет несколько автомобилей, — рассказывал мне один вегетарианец, пишущий стихи, — много автомобилей…
В устах человека, привыкшего каждый день ходить пешком такие расстояния, на которые искоса поглядывают даже обыкновенные трудолюбивые лошади, это звучало хорошо.
Я представлял себе его владельцем нескольких автомобилей. Сам он ездит на беговом зеленом, его спутник робко потряхивается в обыкновенном лимузине, а котелок и палку везет прочный, новой конструкции грузовик. Дня более ошеломляющего успеха сзади шипит наемный таксомотор с любимой кошкой.
От постоянной тряски все части организма начинают чувствовать себя свободными от всяких обязательств по отношению друг к другу. Голова приобретает способность несколько раз в течение минуты повертываться на шее, как на специально приспособленной для этого оси; для того чтобы снять шляпу одной правой рукой, как это делалось до наступления красивой жизни, теперь требуется еще и помощь левой. Привычка к выражению всех своих мыслей по отношению к окружающим при помощи гудка — как вежливых с предложением уйти с дороги, так и скорбных, с выражением сожаления по поводу раздавления себе подобного, окончательно вытесняет прежнее словообразование и способность членораздельно пояснять свои намерения; сколько раз. наверное, такой человек во время какого-нибудь внезапного и экстренного объяснения в любви начинает искать автомобильный гудок, чтобы привычным надавливанием резиновой груши заменить необходимое и трудно подыскиваемое в эти моменты слово.
— Я буду утопать в цветах всегда. В массе цветов, — говорили мне невесты податных инспекторов и земских статистиков, — это очень красиво.
Они правы. Конечно, если мы под цветами будем понимать не те зеленые лопатки в больших горшках, куда засидевшиеся за картами гости так любят совать окурки и ореховую скорлупу. Жить с цветами очень приятно. Но для полноты красивой жизни нужно, чтоб об их присутствии кто-нибудь заботился. Для этого нанимается солидный человек с большой седой бородой и в оловянных очках, который вовремя назвал себя садовником. Ему отпускаются неопределенные суммы на семена и предлагается вырастить что-нибудь редкое и ценное. Обыкновенно очень хотят лотосов и эдельвейсов, если человек, задумавший жить красивой жизнью, купил имение в Тверской губернии. Садовник, сделав все, что от него требуется, и умело обсеменив собственную квартиру хорошей мебелью, начинает работать на свой страх и риск. Прививает к яблоне, дающей прекрасные анисовые яблоки, какие-то южноамериканские гранаты и два года ждет результатов. Результаты получаются самые неожиданные: яблоня оказывается акацией, а соседняя группа, к которой привили что-то дорогое ирландское, сохнет и идет на растопки.
Цветы выписываются из Ниццы; это позволяет управляющему дать заработок своему племяннику, который три или четыре дня набивает ящики вялыми цветами из соседнего сада и старательно выводит на них странными, с восточным колоритом, буквами какие-то слова, при оплате счетов сходящие за итальянские и французские. Цветы расставляются везде: в вазочки, в стаканы, разбрасываются по постелям и по столам, а неопытная экономка, желающая выслужиться перед цветолюбом-хозяином, нерешительной рукой втыкает тюльпан в телячью ножку, подаваемую на второе.