За обедом он заставляет всех близких рассказывать анекдоты, случаи из личной и предков жизни, радуется, когда кто-нибудь подавится рыбной костью, и, вспомнив какой-нибудь случай со своей старой теткой, снова бежит писать.
Так, приблизительно, думает о юмористах обычный хороший русский читатель. Это необоснованный взгляд, как сказал один утопающий грек, которого упрекали в этот момент, что он не хочет вылезать из воды.
Юмористы в жизни очень скучные люди. Они любят потолковать о том, как хоронили покойников в старину, поймав малознакомого человека, по два часа жалуются ему на изжогу и любят долго поговорить о колониальной политике Португалии или о непорядках в духовном ведомстве.
Весь секрет, все достоинство и недостатки юмористики в том, что она смотрит на каждое событие с точки зрения отрицания в нем серьезных элементов. Беллетрист, описывая глупую жену, будет рыдать, рвать на себе и на читателе волосы, создаст на три печатных листа скандалов, выбросит из окна двух умных мужчин и только в конце романа выгонит дуру из мужниной квартиры в меблированные комнаты к усатому акцизному чиновнику.
Юморист выгоняет ее сейчас же и опишет только, как она, укладывая чемоданы, совала в шелковые платья банки с вишневым вареньем, для того чтобы досадить мужу. И из этого каждый поймет, что она — дура, что и требовалось доказать тому же беллетристу.
И какую бы вы ни взяли тему, ее можно описать как угодно. Каждый только делает это по-разному.
Для доказательства возьмем очень популярный и несложный стихотворный рассказ о Чижике. Посмотри, изменится ли само событие, послужившее темой, если за него возьмутся разные лица: юморист, беллетрист-бытовик, чистый лирик и беллетрист-психолог.
Юморист напишет так.
Мы сидели и играли в карты, когда дверь внезапно растворилась и в комнату ввалилось какое-то пьяное существо с красными глазами навыкат.
— Чижик, Чижик… Где ты был? — спросил я.
Он подмигнул и самодовольно усмехнулся:
— На Фонтанке водку пил.
— А зачем ты так надрался?
Он посмотрел, виновато почесал затылок и ответил: — Выпил рюмку, выпил две… Зашумело в голове… — Чего же ты делал потом?
Он икнул и посмотрел на нас глупыми глазами, гордо похлопал себя по груди:
— Ехал Чижик в лодочке, в генеральском чине.
Нас искренно рассмешило это хвастовство, но. так как от Чижика вкусно пахло солеными груздями и спиртом, я предложил:
— Не выпить ли водочки по этой причине?
Пили всю ночь. Под конец Чижик стал буйствовать, разбил лбом стекло и хотел выпрыгнуть на улицу. Мы устроили ему своеобразную тюрьму из моего кабинета и стали — Чижика ловить, чтобы в клетку посадить. Он бегал по комнате и кричал:
— А тю-тю, а тю-тю… А я в клетку не хочу…
К утру нас всех отвезли в участок.
Беллетрист-бытовик расскажет историю с Чижиком так.
В воровском притоне сидел хмурый человек и считал деньги на столике, залитом пивом.
— Чижик, Чижик… Где ты был? — положил кто-то к нему на плечо тяжелую руку.
— На Фонтанке водку пил! — злобно ответил Чижик товарищу.
— Сговорился с нашими? — шепотом спросил тот. — Видел их?
— Выпил рюмку, выпил две — зашумело в голове, — уклончиво бросил Чижик, — не помню.
— Ничего ты, Чижик, не сделал! — упрекнул товарищ. — А хотел переодеться, разузнать насчет купца…
— Чижик ехал в лодочке, в генеральском чине, — шепнул Чижик, наклонясь к уху товарища, — понял?
— Значит, дело на мази? — внезапно оживился тот. — Молодчина! Не выпить ли водочки по этой причине?
В этот момент притон оцепила полиция. Произошла обычная картина. Стали Чижика ловить, чтобы в клетку посадить. И никто не видел, как он юркнул через задний ход на двор, а через полчаса шел уже за городом, и в ночной тишине слышалась его простая, незамысловатая воровская песня:
— А тю-тю, а тю-тю… А я в клетку не хочу…
Чистый лирик отнесся ко всему иначе. Сидели у окна. Двое. Курсистка Наташа и товарищ Чижик, эсдек.
— Чижик, Чижик, где ты был? — с тревогой спросила Наташа, чувствуя, что-Чижик уже не тот и нет солнца в его груди.
— На Фонтанне водку пил, — печально уронил он.
— Погрузился ли ты в Нирванну от хмеля?
— О да… Выпил рюмку, выпил две, закружилось в голове… Мне казалось, что я птица и у меня во рту золотая рыбка поет о подснежниках…
— Зачем же ты пил? — серебряным эхом прозвучали ее слова.
— Обо мне распустили серьезные слухи… Говорили: ехал Чижик в лодочке, в генеральском чине… Мне стало тяжело. Точно на душе кровавый рубин в два пуда… Я и подумал: не выпить ли водочки по этой причине…
— Я так соскучилась по тебе. Окружающее меня буржуазное общество скверно говорит о наших отношениях… Они говорят… Они говорят, будто бы я стала Чижика ловить, чтобы в клетку посадить. О, конечно, я хотела бы стать твоей женой…
— Моей женой? — порывисто вскочил Чижик. — О нет… Я не признаю законного брака. Моя душа слишком голуба и кристальна. Как ты смела подумать об этом… Прощай, наши пути разошлись…
В нем боролись на обхват два сильных чувства. Уходя, он кинул растроганно и матерински нежно:
— А тю-тю, а тю-тю, а я в клетку не хочу…
Умирали сумерки.
Беллетрист-психолог до конца не дойдет.
— Чижик, Чижик, где ты был? — вертелось в мозгу у адвоката Абрама Чижика. Действительно, где он был? Тайный голос подсказывал:
— На Фонтанке водку пил.
Но другой голос, тоже внушенный, шептал: нет, ты занимался самоанализом. Почему он занимался этим? Потому что он был — адвокат. Почему он был адвокатом? Потому что темная мысль, клубком копошившаяся в его мозгу, говорила, что…
Кончится тем, что заключительные слова Чижика: а тю-тю… и т. д. темным клубком вертелись в мозгу у пробегавшей мимо собаки, рыжей с белыми пятнами. И у каждого пятна тоже вертелось в мозгу. У беллетристов-психологов всегда так.
Что лучше? Только, если затрудните себя этим вопросом, не отвечайте, как лошадь из анекдота о цыгане: и ты хуже, и ты хуже.
Бытовой рассказ
Между шестью и семью вечера, девятнадцатого июня, инженер Бутырин купался с лодки, против городских купален. Отвезли его домой с израненной о якорь, лежавший на дне, ногой к девяти вечера, а через три дня был он в редакции местной газеты и тихо говорил секретарю:
— Сами понимаете, не столько нога, сколько принцип. Бели ты сидишь в управе, не мы с вами за якорями должны смотреть…
— Хорошо, мы поместим, — благосклонно кинул секретарь, — раз дело общественное…
— Господи! — обрадованно вскрикнул инженер Бутырин. — Да если по частному делу, то хоть обе ноги… Да разве бы я посмел писать…
— Поместим, поместим.
— Не смею беспокоить…
Две недели кухарка Бутырина вставала в шесть часов утра и на улице, около дома, дожидалась, когда пробежит газетчик.
— Ну, что, есть? — осторожно спрашивала жена, просовывая голову в кабинет.
Бутырин хмуро краснел и сердито смотрел на газету.
— Боятся… Прогрессивная печать… С управой ссориться не хотят…
— Может, это стоить должно… Ты бы съездил… А я и Марье Саввишне сказала, чтобы газеты просматривала…
— А она что? — не смотря на жену, говорил Бутырин. — Удивлялась, наверное…
— Еще бы… Я, говорит, в этот день пирог с курицей испеку. Никитишна у ней на этот счет мастерица, а вы, говорит. с Петром Борисычем придете, и он вслух почитает…