— Можете идти.
Вам легко говорить. А разве он в состоянии это сделать? Он нерешительно кашляет в руку.
— Изволили по делу приехать, мосье?
Не говорите, что по делу. Это сильно роняет. По делу и акцизные чиновники ездят, и хлебные торговцы, и мало ли кто из нестоящих внимания. Скажите небрежно и просто:
— Так. Пожить.
На лакея это действует так же, как и выбор номера. Спиной он медленно Движется из номера, оставляя дверь открытой. Через две минуты дверь сама собой осторожно затворяется, и только дверная ручка по временам подозрительно шевелится, а если подойти к замочной скважине, вы увидите, что она вплотную закупорена чьим-то большим немигающим глазом.
Вас рассматривают.
И вот свобода действий, к которой так вы привыкли в большом городе, кончается. Вы уже пленник, каждый шаг которого заносится куда-то, неведомо зачем и неведомо кем. Теперь вы должны зорко следить за собой.
За вечерним чаем у исправника, подавая дребезжащие стаканы, кухарка расскажет деловито и не без некоторой гордости за свою осведомленность:
— А в гостиницу какой-то столичный въехал…
— Чиновник? — с любопытством осведомляется исправничиха, перетирая блюдечки.
— Не… Так. Проживать, говорит, здеся будут. Чемоданищев сколько, и извозчику с вокзала рубель дал. Ему бы. неумытому, двугривенный, а он — рубель…
В клубном саду исправничиха встретится с инспекторшей. Для той это уже не новость, потому что сам инспектор, гуляя, видел, как вы подъезжали к гостинице. Но другим интересно.
— Должно быть, к Нишаеву племянник…
— Не скажите. У Нишаева племянник низенький, а этот широкоплечий такой, высокий… И котелок.
В клубном саду все уже знают о вас. И если резко щелкает калитка и входит кто-нибудь новый, все посматривают — не вы ли это.
В этом, конечно, они правы. Деваться некуда, и, в конце концов, вы придете сюда, в клубный сад. Здесь и начинаются ваши ошибки, о которых говорят строго, яростно, то защищая вас, то распространяя самые низменные слухи.
Приходите вы в сад с соседом по номеру, уже прожившим здесь несколько дней и кое-кого знающим. Стоит вам сделать несколько шагов по аллее, как вас охватывает чувство какой-то неловкости за себя.
Первый молодой человек с цветком в петлице и с тросточкой, ухарски просунутой под руку, встретившийся вам и, по-видимому, собиравшийся уходить, внезапно останавливается, задумчиво смотрит вам вслед и, быстро обогнав вас, с твердым намерением уже не уходит из сада, начинает шептаться с двумя визгливыми барышнями, все время ходившими под руку и пересмеивающимися.
Те смотрят на вас. Вот еще одна пара глаз. Еще. Еще.
— Что у меня, тесемки развязались, что ли, — вспыхивает у вас конфузливая мысль, — нет, в порядке…
Вы проходите сквозь строй. Если бы вы были лошадью и вас продавал беспаспортный барышник другому, уличенному в краже, вас не осматривали бы так внимательно и подробно. Но человек привыкает ко всему, и через полчаса, поняв себе цену, вы начинаете держаться подобающим образом.
— Вы хотите поужинать? — спрашивает сосед по номеру.
— Давайте… А здесь есть?
— Еще бы — клуб… Только минуточку… Вы ничего не имеете против? Я сейчас…
Вас знакомят с двумя хорошенькими барышнями. Одну, блондинку, с нежным румянцем на щеках, легко принять за немецкую бонну, другая — высокая брюнетка с нескрываемо скучным лицом — похожа на классную даму. Они долго конфузливо отказываются идти ужинать, шепчутся и, наконец, соглашаются.
За ужином, где подаются котлеты, похожие на окорок, и огурцы, способные вызвать ужас своей массивностью, барышни молчат, съедают по незаметному кусочку чего-то, стыдясь, выпивают сообща одну рюмку запеканки и к двенадцати часам нетерпеливо смотрят на лакеев, убирающих столики.
— Кто они такие? — спрашиваете вы после их ухода.
Сосед, позевывая и ковыряя в зубах, сообщает о своем полном неведении:
— Блондинку Танечкой зовут, а эту не знаю. Помню, что Петровной величают. Меня с ними один чиновник познакомил…
— Дурочки…
— Да… Одна, кажется, не здешняя.
Первая и самая крупная ошибка совершена.
Через неделю, когда вы уже освоитесь с городом, пожилой и навязчивый учитель латинского языка во время прогулки по улице возьмет вас под руку и с укоряющим смешком скажет:
— Да-с, здорово вы, батенька… Сразу и при всех…
— Что такое?
— Да со Шмелихой-то… Можно сказать, афраппье сделали…
— Какая Шмелиха?
— Да уж не знаете будто… Танечка-то… С которой ужинали в клубе…
— Ах эта… А что?
— Как что? Можно сказать, местный демимонд, — с некоторой гордостью протянул он. — Купцова содержанка… Я уж вам не хотел говорить, да так, к случаю подобралось: хотел я вас с исправничихой познакомить, а она фр-фр… Он. говорит, с такими девицами ужинает открыто… Вы уж не обижайтесь, дура она…
— Да ведь эта самая, как ее… Танечка-то… Я думал, что она гимназистка или там… Скромная такая…
— Она-то скромная, а кто с купца двести рублей в месяц?.. А подарки там или птицу битую по четвергам… Вы не сердитесь, я вам, как пожилой человек, говорю. И подруга у нее — с артистами путается… Вы бы как-нибудь келейно… А то при всех ужинать… Вот многие и обиделись.
Это предупреждение от многого вас не спасет. Ошибки неизбежны.
Если вас в таком городке позовут гулять, непременно узнайте, куда вы пойдете. В столице идут в шантан, для того чтобы встретить агента по распространению сверлильных станков, ездят в театр, чтобы узнать цены на бумаги, назначают даме свидание на вечере, чтобы провести через нее прошение в министерстве. В провинции для всего есть свое место. В каждом маленьком городе есть особое место для влюбленных. В одном оно называется Первуши, в другом — Холмами, в третьем — Косой, но назначение этого места всегда роковое. Туда ходят объясняться в любви, делать предложения, встречаться в первый раз, и, сколько бы ни было пар на каком-нибудь куске берега или пригородной полянке, весь город будет знать о том, кто с кем и когда туда ходил.
— Манечку Тыркину с бородуховским племянником сегодня на Косе видели, — мутно несется слух, — значит, налаживается дело. А тому студенту отставка… Сегодня он на бильярде играл, в клубе, а у самого лицо печальное такое…
Поэтому не нужно удивляться, когда кто-нибудь внезапно среди разговора задаст волнующий всех вопрос:
— А вы, кажется, с Демидовой вчера на Косе были?
Конечно, в столице задают такие вопросы только жена, ротмистры жандармских отделений и что-то подозревающие женихи, но здесь нельзя обижаться: вдруг что-то налаживается, а он, спрашивающий, узнает об этом последний. Человек вы молодой, в участке, где прописывали паспорт, знают, что вы — холост, тут и жениться недолго, — а ему пришлось бы об этом узнать из десятых рук.
— Был. А что?
— Да так… Славная барышня. Интересная такая.
— Очень милая..
— Да, да!.. Только насчет магазина это неправильно.
— Какого магазина?
— Ерлыховского. Сапожного. Вотчима ее магазин, а говорят, что будто ей от покойного отца остался. Вы с ихним соседом поговорите — Иван Сергеич знает.
— А мне-то что, собственно…
— Ну» не говорите, — магазин двенадцать тысяч стоит, да чистыми за Лизочкой тысяч восемь полагается…
И всего лучше в таком маленьком городке ходить в гости. Здесь у нас на каждого гостя смотрят, как на внезапную тяжесть, посланную судьбой. Гость ест, пьет, расстраивает план вечера, надоедает и, уходя, каждый раз требует, чтобы его позвали еще. Хорошо, если это очень близкий человек, при котором можно создать искусственные сборы в театр, и он уедет, не подавая вида, что обиделся. Все равно ходить будет. Если это нужный человек, его кормят жирным, приторным тортом, заставляют курить капустные сигары, уверяя, что это случайно купленные через знакомого португальского консула гаванны. Провожают его до самого лифта, но, проводив, тихо совещаются: