Заканчивая этот маленький и несвязный некролог о живом человеке, я не могу не упомянуть, что тень Володи всегда преследует меня, когда приходится видеть шумное скопление чем-то обеспокоенных людей. Если даже пять человек ищут в вечерей темноте потерянный на тротуаре серебряный рубль[4] — я все равно опасливо перехожу на другую сторону: мне неизменно кажется, что сейчас из-за угла выбежит Володя, сразу найдет утерянную монету и вручит ее одному из добровольно ищущих, и непременно тому, кому эта монета никогда не принадлежала: подымется крик, оскорбленный владелец будет говорить неприятные фразы, и свой вечер я должен буду закончить где-нибудь, куда меня не тянут ни привычки, ни надобности.
Боязливо оглядываюсь я по сторонам даже в тех случаях. когда сам оказываюсь потерпевшим. В конце концов, неприятность от подозрения железнодорожного контролера. внимательно просматривающего ваш билет, — кратковременна и малоощутима для спокойного человека, но когда за вас вздумают заступиться с такой интенсивностью, что вам на первой же остановке приходится пропускать два очередных поезда, — это жестоко. Впрочем, у Володи есть верные сторонники. Недавно один мой знакомый с таким искренним чувством удовлетворения рассказывал, как он наказал человека, толкнувшего его в каком-то переулке, что на его предложение пойти вместе в оперетку я ответил молчаливым уходом по черной лестнице в гости к лицу, не имеющему ни телефона, ни постоянного адреса.
Многие из знающих меня охотно подтвердят этот, в сущности, неважный факт.
Искусство лжи
Человека, говорящего только одну правду, хорошо держать конторским сторожем, письмоводителем или выдать за него дочь. В других случаях жизни, особенно в простом житейском общении, это удивительно ненужные и скучные люди. Когда правдивый человек возвращается из театра домой — он подробно передает вам все содержание спектакля, начиная с того, какое количество времени проходит между первым и вторым действием, и кончая фамилией квартирной хозяйки героя; после этого вы на долгое время зачастите в кинематограф, избегая даже разговоров о театре.
Если он прочтет роман и вы попросите его рассказать о фабуле — он сделает это с такой пунктуальностью, что автор романа на продолжительное время сделается вашим личным врагом.
Его передача мягкости сегодняшней погоды, со всеми атмосферическими подробностями, заставит вас остаться дома и наглухо закрыть окна; доклад об отвратительной погоде — смело может толкнуть на длительную прогулку без зонта и шляпы…
Действительно, скрашивают жизнь только лгуны… Лгун всегда живет тем, что он вам наврет, заражая вас своей выдумкой, в которой он всегда главное действующее лицо. Если он вам рассказывает о трамвае, переехавшем старуху, которая с факирской быстротой выросла из столкнутой велосипедистом девочки, вы. главным образом, осведомляетесь не о состоянии здоровья бедной старушки или ответственности вагоновожатого, а о его. лгуна, самочувствии.
— Шел я, — экспансивно рассказывает он, — смотрю на свои ботинки и думаю: почему это у других гуталин носки под зеркало разделывает, а у меня мазь оставляет. Надо, думаю, в другом месте покупать да со специальной тряпочкой. Тут ее и раздавило.
— Кого? — удивленно спрашиваете вы. — Тряпочку?
— Какую тряпочку? — изумляется лгун. — Кто сказал: тряпочку?
— Да раздавило кого?..
— Старуху, конечно. Шла, и раздавило. Трамвай — это вам не собака. Налетел — от старухи одни перья полетели. Ноги в одну сторону, туловище в другую, голова, конечно… Вскочила старуха и кричит — задавили… Мозг разбрызган… Еле-еле ее успокоили. В больницу отвезли…
— Какой ужас, — морщитесь вы, — мозги текут…
— А я вот ничего, — самодовольно произносит лгун, добросовестно откидывая факт, — не перетрусил… Бросился вперед, схватил ее под уздцы и остановил… Прямо под копытами был, а остановил…
— Кого — старуху?..
— Как старуху? — снова изумляется лгун. — Лошадь.
— Какую лошадь? Ведь тут трамвай задавил.
Лгун улыбается снисходительной улыбкой:
— А у полицейского конного — разве не лошадь?.. Что же он, по-вашему, на абажуре сидит?..
— Так зачем же у него лошадь останавливать?
— Как зачем?.. А! Да, что с вами говорить… Вы всегда придираетесь… Жалеете, что не с вами это произошло…
И лгун отходит обиженный. Обиженный, потому что если бы вы ему поверили, он на самом деле уверил бы себя в том, что он действительно спас старуху…
Беда в том, что русский лгун не умеет лгать. Ложь — величайшее искусство, хотя бы уже потому, что искусство — красивая ложь. Когда художник рисует девушку с кошкой или беллетрист описывает потревоженную совесть арестанта — ничего этого на самом деле нет: ни кошки, ни совести, ни арестанта, ни девушки. Все придумано, для того чтобы красиво обмануть. Если художник и беллетрист талантливы — они обманут настолько добросовестно и жизненно, что им все поверят и будут восхищаться.
Если же один нарисует кошку с рогами, а другой арестанта оденет в водолазный костюм, — никто не поверит и назовет обоих врунами.
Добросовестная ложь всегда интересна, и поэтому добросовестных вралей я люблю ужасно…
Добросовестный враль всегда удаляет свидетелей своего рассказа.
Говоря о чудесном спасении им девушки от леопарда, он непременно скажет:
— Ах, если бы покойный Петров, добряк англичанин Смит, похороненный в Вальпарайзо, и негр Джон, которого так безжалостно линчевали американцы, — могли бы рассказать вам, какой это чудный был момент… Леопард бросился на Нину и почти уже впился зубами в горло, как я успел ткнуть ему нож в сердце. Леопард упал бездыханным к ногам Нины… Вскоре после этого я попросил у нее руки, и, если бы не эта проклятая желтая лихорадка, унесшая ее в могилу, я был бы счастливейшим смертным…
Попробуйте, принимая во внимание полнейшее отсутствие свидетелей, поколебать такого враля самыми подробными справками, — он никогда не уступит своей позиции.
— Виноват… А ведь, кажется, я где-то даже читал это, леопарды не бросаются на девушек… Особенно на блондинок.
Добросовестный враль ласково улыбнется, вежливо кивнет головой и быстро согласится:
— Вы правы, совершенно правы. Я сам читал это, и мне приходилось с этим сталкиваться в жизни, я даже был свидетелем одной сцены, как леопард съел одну девушку и, только дойдя до головы и увидев, что она блондинка, пошел — а еще говорят, что у зверей нет горя! — и повесился на лиане. Но это все относится к леопардам индийским, а я говорил об американском, водящемся под 59° сев. широты и 37° долготы…
Вам останется или поверить, или вновь осведомиться у враля: каким образом он, не зная никакого языка, кроме русского, мог столько времени путешествовать по Америке, хотя бы и Южной.
— Видите ли, — с той же вежливой улыбкой ответил добросовестный враль, — я научился языкам нескольких местных племен, главным образом племени тхлокоа, и объяснялся на их наречии…
— А как это? — негодующе спрашиваете вы, чувствуя, что никто из присутствующих не может бегло объясняться на этом мало распространенном языке.
— Как? Да очень просто. Например, я люблю вас — будет: ткой нго пьянга. Дай мне хлеба — кри прука волим… У них даже стишки есть такие забавные:
Милые стишки… Я много таких знал…
Такого лгуна вы не поймаете. Конечно, если бы здесь присутствовал отец лгуна, который бы мог документально доказать, что все скитания по Америке ограничивались одной поездкой в соседний губернский город для сдачи эк-310