— Слышь, Пашка, хочу, чтобы в самые верха попасть. Вези меня прямо во дворец!
Так как Распутин грозил забастовать, его повезли.
Около первого же светского генерала Распутин немного оробел.
— А ты не пальцимейстер будешь? — дипломатически спросил он.
— Выше, — огрызнулся генерал.
— Так, так…
Сначала Распутин хотел отойти, но те, кто уже узнал путь к доверию, никогда не откажутся от этого пути, и Распутин прибег к способу, однажды сделавшему ему карьеру: он пальцем подозвал генерала и решительно сказал ему:
— Пойдем в баню!
Генерал не пошел, но это предложение было настолько неожиданным для светских кругов, что за Распутиным сразу установилась репутация необычайно оригинального человека.
Через два дня после пребывания в высших сферах Распутину понадобились два рубля на новые портянки. Попробовал попросить у швейцара, но тот. не учтя возможной карьеры просителя, отказал, ссылаясь на семейные издержки.
— Подавишься потом своими двумя рублями! — высказал вслух Распутин внезапно пришедшее желание.
— Да ну? — иронически отозвался швейцар. — Голос, что ли, тебе был, что подавлюсь?
— Голос? — переспросил Распутин и вдруг радостно схватил швейцара за руку: — Выручил, миляга, выручил…
Не прошло и трех минут, как Распутин стоял перед пухлой дамой и сурово твердил:
— Голос мне был, Аннушка… Ступай, мол, вот к тебе и скажи, чтобы дала три рубля.
— Голос? — робко переспросила пухлая дама.
— Ага. Он, — подтвердил Распутин.
— Может, больше, Григорий Ефимович? — удивилась скромности внутреннего голоса пухлая дама.
— Это ты верно, — пророчески бросил Распутин, — два голоса было: один говорит, попроси три рубля, а другой говорит —. проси все семь с полтиной.
С этого дня мистический голос окончательно завладел Распутиным. Целый день он не давал ему покоя.
— Вы что, Григорий Ефимович?
— Да вот голос сейчас был. Кого, говорит, первого встретишь, тот тебе две бутылки коньяку и сапоги новые пришлет на дом.
— Вам на Гороховую можно послать?
— А хоть и туда, сынок. Дар все равно даром останется, куда его ни пошли.
Странный голос быстро устроил все личные дела Распутина. Не проходило и ночи, чтобы он не потребовал от знакомых Григория Ефимовича чего-нибудь нового, начиная от трехрядной гармошки и кончая тридцатью тысячами на текущий счет…
Так началась карьера Распутина — о чем писать не позволяли. Как она кончилась — это уже можно прочесть. Я только дал необходимое вступление.
Техника
Людовик XVI выпрыгнул из автомобиля, посмотрел на Невский и с иронической улыбкой спросил:
— Это и есть революция?
— Что же вас так удивляет? — обиженно пожал я плечами. — Да, это революция.
— Вы не сердитесь, голубчик… — примиряюще заметил Людовик, слегка придерживаясь за голову, которая после одного казуса с ней в конце восемнадцатого века плохо держалась на плечах. — Это я с непривычки. Я думал, что увижу толпы голодной черни…
— Почему черни? — с нескрываемым национализмом спросил я. — У нас не Франция. У нас все население голодное. Мудрость продовольственной политики старого режима уравняла всех в правах голодания. Монархизм монархизмом, а голодание, так сказать, было прямо по республиканской системе: всеобщее, прямое и явное.
— Скажите. — растерянно протянул Людовик, — а где же дерутся?
— Кто дерется?
— Ну. как кто? С одной стороны — восставшие, а с другой… Ну, как это у вас называется… Ну, словом, защитники старого порядка…
— А, вы насчет полиции… Поштучно работает. Так называемая Протопоповская система разделения труда: один на чердаке с пулеметом, другой с ружьем под воротами, третий просто в частном доме с револьвером…
— Странно. В мое время работали иначе… А что ваша Бастилия, знаменитая Петропавловская крепость? С каким, наверное, шумом рушатся ее твердыни и грозная цитадель падает как…
— Нет, ничего, мерси. Стоит. И шума особенного нет. Просто подойдут к камере и мелом отметят: эта — для министра внутренних дел, эта — для его товарища, эта — для министра путей сообщения…
— И во мраке ночи, наверное, двигается толпа, ведущая их к месту их…
— Насчет мрака это вы напрасно. На той стороне даже иллюминация: охранку жгут.
Людовик недоверчиво покосился на меня, вздохнул и пожевал губами.
— А голову чью-нибудь требуют? У нас в это время, бывало, подойдут к министерскому дому да как подымут крик: «Голову его, голову…»
— У нас насчет этого осторожно. Боятся. А вдруг возьмет и отдаст. Поди с ней возись, с министерской головой прежнего правительства…
— Почему же хоть песен-то не слышно?.. Ах. как у нас умели петь, — слегка вздохнув, сказал Людовик, — в это время…
— У нас по старой привычке: поют после работы.
— Скажите, у вас даже, кажется, движение не прервано?
— Больше грузовое только. Поезда хлеб везут, а автомобили — министров в Думу. На Горемыкине[6] даже надпись поставлена: «Осторожно, скоропортящееся».
— А где же все-таки правительственные войска? — не-тгрпеливо спросил Людовик. — Решительно не вижу.
— А это вот, что перед нами.
— Э-эти? Ничего не понимаю. Какая-то бестолков-тина!
Людовик недоумевающе оглянулся по сторонам и полез в автомобиль.
Когда мы немного отъехали, он посмотрел мне доверчиво в глаза и спросил:
— Так это и есть теперь революция? Без трупов на фонарных столбах, без грохота падающих зданий, без…
— Это и есть, — кивнул я головой.
Он помолчал, смахнул перышко с бархатного камзола и восхищенно шепнул:
— Как далеко шагнула техника…
РАЗГОВОР С СОСЕДОМ
(1918)
Как я писал сенсационный роман
Это было в первый и последний раз.
Больше я никогда не буду заниматься этим делом.
— Вы бы могли написать сенсационный роман?
Я посмотрел на этого человека, державшегося на обломках падающей газеты, как пьяный матрос сгоревшего корабля на бочке из-под солонины, и ответил честно, насколько позволяли мне молодость и обстоятельства:
— Решительно не мог бы.
— А вам самому не приходила в голову эта мысль?
— Даже при том исключительно нехорошем образе жизни, какой я веду, я всегда интересовался другим.
— А если бы вы попробовали, — просительно настаивал он.
— Я понимаю, что это не повлияет на мое здоровье, но у меня ничего не выйдет.
Даже таким заявлением нельзя было убить последних таящихся в его душе надежд. Сначала он успешно торговал рыбой и относился ко всему скептически: потом кто-то раскрыл ему способ легко и весело потерять скопленные деньги путем издавания в маленьком городке ежедневной газеты, и он стал верить даже в чудо.
Отношения между нами были очень тесные и несложные. Первого и пятнадцатого числа он уверял меня, что я его граблю и роняю его репутацию среди деловых людей. Я убеждал его, что ему принадлежит ответственная в моей жизни роль губителя молодого таланта, длительного выжимания из меня влитых природой соков и человека, успешно толкающего меня к гибельному концу.