Я много видел, многих знал, и такой человек мне понятен сразу. Но все сидящие у меня слушают его наглую болтовню, хамский пафос и мелкую ложь, по-видимому, с удовольствием. Особенно женщины.
И я не могу ничего сделать. Как я могу объяснить каждому, что это за человек. А если я, когда все станут расходиться, остановлю кого-нибудь и сухо попрошу: «Вы бы уж лучше не приводили этого типа…» — все неохотно улыбнутся.
Неужели мог я, которого они почему-то считают неглупым, мог приревновать постороннего молодого человека за то внимание, какое ему было оказано…
И книги такие есть. Это те повести и сборники рассказов, о которых сначала узнаешь по газетам, по большим объявлениям: готовится «к печати», и по тем разговорам о них, которые шумны и противны мне почему-то, как кухарочья сплетня о новом дворнике. В такой наглой книге все вопросы дня. Здесь неестественная любовь, ренегатствующие политики, проблемы детской невозмужалости и старческого бессилия… Здесь все, что заставляет говорить о себе, как заметка городской хроники вечерней газеты.
— Читали?
— Читал. И что администрация смотрит…
Это романы писательниц, рассказывающие о мужчинах с низкими лбами и крепкими мускулами, насилующих и обольщающих. Это романы писателей о демонических женщинах, говорящих о жизни по кратким учебникам философии для экстернов и покоряющих сердца гениев местного района.
Здесь все украдено, сбито в приторную пену и запаковано в пестрые коробочки с лаковыми картинками. И чем наглее такая книга-сутенер, тем больше о ней говорят, спорят и пишут, и тем противнее она мне… В ней что-то площадное, как в больших плакатах о новых десятикопеечных папиросах.
Такая книга может лежать у меня на столе по месяцам. Я беспомощно буду бороться с ней и не смогу ее прочесть. А если и прочту, то никогда не заговорю о ней ни с кем. Разве можно говорить о такой книге, когда ее только что освежевали, как свиную тушу, десять газетных обозревателей и пять фельетонистов…
— Читали эту самую книжку?
— Читал.
— Занятная. В ней даже что-то новенькое в темках есть…
Нет. Даже великосветский роман восьмидесятых годов, напоминающий старого приживала в блестящем от времени сюртуке и грязном, всегда съехавшем набок и вылезающем в сторону галстуке, — лучше.
Все уехали… Праздничный день; на улице солнце, тепло.
— И великолепно, что никого нет. По крайней мере, поработаю, почитаю, полежу — поленюсь…
Два часа это доставляет полное удовольствие. И вдруг становится скучно. Так скучно, что высовываешься из окна и начинаешь смотреть вниз — кто идет по двору, куда бежит кошка, и удастся ли воробью стащить кусочек булки с кухонного окна. Потом начинаешь звонить по телефону. В это время никого нет дома — как будто все знакомые сговорились уехать на этот день из города или пойти по театрам и гостям.
Звонишь к людям, которых просто недолюбливаешь. Все равно — придет, посидит, живой человек рядом будет. И даже заранее чувствуешь, как он, разогнав обидную тоску, уйдет, и это будет приятно.
И вдруг звонок у дверей. Отворяешь с недоверием — наверное, кто-нибудь ошибся квартирой. Кто же может приехать сейчас?
— Ты дома? Вот не думал, что застану…
— Боже мой, да это ты… Вот хорошо-то сделал, что пришел…
Милый старый приятель. Вас почему-то отделила от него жизнь; вы переехали на другой конец города, ездить друг к другу далеко. Даже не встречались на улице… Но прежняя дружба осталась. И вот сейчас начнутся разговоры о каких-то общих Мишках и Николаях Ивановичах, о знаменитой ступеньке, о которую все спотыкались, о привычках старой квартирной хозяйки…
Все настроение разом меняется. День уже не кажется таким, требующим выхода на улицу. Шлепая туфлями, вы сами бегаете на кухню подогревать чай, роетесь в буфете, разыскивая что-нибудь сладкое к чаю… Долго тянется мягкая беседа, и вам почему-то бесконечно милыми кажутся лицо, и каждое простое слово, и шутка человека, пришедшего посидеть и вспомнить старое…
Таких старых товарищей-книг немного. Чаще всего такую книгу можно купить у букиниста. Роешься в сваленных грудах бесплатных приложений или полуоборванных книжонок без переплетов, в крайнем случае с одной корочкой, покупаешь ее на всякий случай, приносишь домой и почти забываешь ее в ежедневной сутолоке. А когда становится мутно на душе, возьмешь ее из шкафа и долго еще не решаешься читать.
— Стоит ли?
Начнешь читать, вчитываешься и не оторвешься три-четыре часа.
Такие книги у Диккенса, у старого рубахи-парня Твена и немного сентиментального от усталости ума Джерома. На каждой странице какая-нибудь строчка заставляет на секунду оторваться от книги и улыбнуться ласковой улыбкой. И когда дочитаешь книгу, кажется, что закрыл дверь за кем-то, с кем сжился и кто уезжает, может быть, навсегда.
Есть книги — как дворовый скандал. Нет ничего интересного в том, что дворник завел драку и крупную ругань с возчиком, выкладывающим у забора дрова. Изо всех окон высовываются горничные, по черным лестницам шепот любопытных. И сам почему-то высовываешься из окна. Забываешь об этом через две минуты, но все-таки остаются в памяти фигуры двух освирепевших людей — с поленьями в руках.
Такие книги — разоблачения. Выгнанный жулик разоблачает тайны цирковой борьбы. Неудачный журналист разоблачает конторские тайны газеты, в которой он не смог устроиться работать. Обозленный, не отдохнувший летом чиновник под псевдонимом разоблачает свой департамент. Кажется, нет никакого дела до всего этого, а хватаешь книжку и читаешь… Разве легко не прислушаться к тому крику на дворе, по поводу которого такой топот по черной лестнице?
Есть книги — старые девы из богатых семейств, начинающие подчитываться и эксцентричничать от безнадежности в области брака. Это книги новелл, лирических миниатюр и символических пьес. Их никто не читает целиком. Обидно разрезывают в средине и забывают вместе с разрезным ножом на ночном столике.
— Где это у меня нож?.. Вы не видели? Кажется, что я оставил его в какой-то книге, а какой — не помню.
Совсем как о тех старых девах:
— Да, и Стеблицкая была, кажется, неглупая, только манерная уж очень. У ней, между прочим, такие же серьги, как у Нины. Вы давно Нину не видели?
По-моему, каждому типу человека есть параллельная книга.
Вот родственник, приехавший погостить и которого не только нельзя выжить, но еще надо с ним возиться, — толстый роман классика, о котором было кем-то с укором сказано: такую книгу надо знать, батенька…
Надоедливый юноша, сын бывшего квартирного хозяина, робкий, но упорный в своих разговорах о красоте природы и необходимости одиночества — томик лирических стихов неудачного, но грамотного поэта…
Но книги лучше людей. Их можно захлопнуть и бросить. Ах. если бы можно было подходить к разным умным циникам и веселым тупицам и захлопывать их, как книги, для того чтобы, втиснув среди других книг в шкаф, забыть их. Этого нельзя. Люди мало дают, но много требуют. Книги дают много и требуют так мало: способности думать и чувствовать.
Здоровая жизнь
Я не знаю человека, которому бы все окружающие не советовали переменить жизнь и начать новую. Тот, кому советуют, начинает стыдиться собственной жизни, мучиться угрызениями совести, перестает уважать себя и молчаливо воспринимает указания. В результате — окружающие приобретают лишний опыт, как сравнительно легко свести на нет взрослого и культурного человека.