— Ну, то-то…
Когда Митя уступал Пинцеру его комнату, четырнадцать освобожденных душ трясли ему руки и говорили о задачах молодежи и ее энергии и бодрости.
— Главное, граждане, активность и самодеятельность, — соглашался Митя, увязывая узелок с одеялом. — Эпоха наша тяжелая… Будьте счастливы, Егор Петровичу привет…
— Егору Петровичу? — переспросил ответственный съемщик. — Увидишь теперь его… Из комнаты не показывается… Да и дома ли он, черт его знает, не видно его и не слышно… Задумчивый такой стал, грустный… А разбитной парень был, веселый. Заскучал теперь человек; должно быть, дела не веселят…
— Да уж какие теперь дела, — сочувственно добавила акушерка. — Все мы грустные… Всем тихо жить хочется…
Грех сценариста Холивудченко
Неизвестно, с какого именно дня, да это и не так интересно, ибо важен самый факт, неудача стала остро преследовать сценариста Холивудченко. И сегодня ему вернули сразу три сценария, исключительные не только по их оригинальности, но и по их несомненной самоокупаемости.
— Ваш «Плач осетра» несколько тускл, — уныло сказал ему человек с изжогой во взгляде и запотевшим, несмотря на тепло натопленную комнату, пенсне, — хотя и отражает историческое развитие икрометания в прошлую эпоху… Зритель не любит будничного быта, а ваша уважаемая четвертая часть, целиком посвященная закупорке консервных банок, несколько грешит против блеска и живости. Возьмите.
Такая же судьба постигла и второй сценарий, несмотря на его сравнительно привлекательное для совторгслужащих, лиц свободных профессий, а также для приезжих заглавие:
«Страсть сжигающая, или Пепел развода».
— Тут у вас, правда, и злободневность затронута, и эпоха в подписях слегка выявлена, но слишком много американизма. Какой же, скажите, уважающий себя кооператор будет въезжать верхом на лошади в гостиную нэпмана, чтобы там читать доклад о массовой закупке льва, а потом, поймав арканом домашнюю работницу, похищает ее с целью брака? В столице таких кооператоров почти уже нет, а в провинцию они не едут… Возьмите.
По поводу третьего сценария Холивудченко объяснений не требовал. Это была чисто научная переработка XVII полутома энциклопедического словаря (Никодим — ныряние) с краткими эпизодами из ночного быта разлагающихся центров Европы. Ясно было, что ничего доброго не услышишь, и Холивудченко, завернув сценарий в мокрую, исписанную на полях газету, только уныло спросил:
— И вперед ничего? Оркестр без дирижера?.. Аэроплан без летчика?.. Сценарий без автора?..
Человек в потном пенсне вспомнил, что ему надо ехать на четвертую службу, быстро схватил портфель и на ходу кинул унылому Холивудченко:
— Бодрее, бодрее, юный гражданин. Пишите радостно, сочно, на одной стороне листа… Приготовьте что-нибудь детское… понимаете — вот что нужно… Детского репертуара, а — ни-ни… Ребенок и кино… Ребенок и экран… Ребенок и контрамарка… Это же не мысль, а диспут! Дитя нуждается в кинокартине… Пишите для дитяти…
И вышел. Холивудченко вздохнул и пошел домой.
— Для дитяти, — мрачно рассуждал он, — для дитяти… Ежели у этого дитяти окладистая борода и подагра, его и развлечь сюжетом нетрудно. Ему. собаке, особенно если он пьяный, всякий может понравиться… А тут вот напиши для семилетнего… И чтобы движение, и чтобы мораль, и чтобы поучительно…
Холивудченко — как уже, наверное, заметили читатели — был человек. Это значит, что у него не было квартиры, но была жена, не было денег, но были желудок и мечта о лучшем будущем, минимум в 300 рублей. Каждое существо дышит, хотя бы жабрами; каждое существо пишет в наше ответственное время. Сел писать и Холивудченко, славный Егор Петрович Холивудченко, живущий на Старом Едрыхинском проезде (трамвай А).
Через две недели он уже снова стоял перед киностудией в запотевшем пенсне и умиленно слушал:
— Холивудченко… Если вы не гений, то только потому, что нет свободных вакансий… Это шедевр. Холивудченко! Я хотел бы быть ребенком, чтобы посмотреть вашу картину… Наконец-то у нас есть настоящий сценарий…
Сценарий был действительно продуман и отделан со всей тщательностью, какую требовала тема, вышедшая когда-то из-под пера классика. Это была простая песенка о чижике, долгое время ждавшая экрана и пропадавшая в безвестности на примитивных устах нянек и матерей.
Часть первая только вводила юного зрителя в курс событий. Молодой подвыпивший чижик пропадает на долгое время. С топором за поясом, с большим ножом за лакированный голенищем, он лихо проламывает голову неосторожному путнику, снимает с него брюки в полоску и едет в мягком вагоне на родину.
«Чижик, чижик, где ты был?» — это красивое название следующей части ярко характеризует ту недавнюю скорбь и радость встречи, которую испытывает рыжая любовница чижика, когда он появляется на пороге ее двухэтажного деревянного дома.
«На Фонтанке водку пил», — стильно бросает чижик, и детское сердце юного зрителя уже трепещет от ожидания, когда экран пояснит ему образно и выпукло, как именно это было. Шумный притон на Фонтанке, с большим количеством нехороших девушек с Ниагарой шампанского и темпераментными танцами» — таково содержание этой части. Ребенок заинтересован. Юный зритель прикован к экрану. Он впитывает правду жизни. Он поглощен.
Стоит ли говорить о последней части: «А по-тю, а по-тю, а я в клетку не хочу». Предыдущая часть (стали чижика ловить, чтобы в клетку посадить), с ее погоней агентов уголовного розыска за чижиком, со стрельбой, аэропланами, прыжком в трубу локомотива, с завтраком на телефонной проволоке, сама по себе уже настолько захватывает юного зрителя, что когда чижика ведут в тюрьму и он по дороге выбивает большим сапогом зеркальные витрины магазинов — означенный зритель срывается с мест и лезет на экран, чтобы победить или умереть вместе со ставшим родным героем…
— Впереди вас слава! — еще раз сказали Холивудченко. — Выход — сзади… А контора с кассой — слева… Пишите, пишите…
Однажды, месяца через четыре после этого, когда Холивудченко с новым сценарием проходил по окраинной улице мимо какого-то кино, внезапно оттуда высыпало полдюжины подростков и шумно преградило ему дорогу.
— Кто идет? Сгинь, гордый наглец Холивудченко, разрушающий любовь!
— Куда же я сгину, ребятки, — робко пробормотал Холивудченко. — Кругом грязь, а я без калош.
— Ах, получай тогда, собака, возмездие за дерзость! — раздался восторженный подросточий выкрик, и Холивудченко, со сбитой камнем шапкой, слетел на тротуар.
С торжествующими криками подрастающее поколение исчезло, а когда Холивудченко кряхтя поднялся, какой-то проходящий мимо гражданин с керосиновым бидоном соболезнующе заметил:
— Всегда так. Насмотрятся босячьих картин, а потом хулиганят… Спинку почистите, гражданин…
— Бандиты, — проворчал Холивудченко. — И кто только ставит такие картины… — и под наплывом обиды и злости крикнул в темноту: — И какие только идиоты пишут такие сволочные сценарии!
А когда поднял кверху глаза, прочел над входом в кино:
— «Кровавый чижик, или Пистолет и слава» — детская картина, сценарий Е. Холивудченко, постановка…»
Холивудченко обиженно чмокнул губами. Немного постоял и вдруг резко зашагал дальше. Надо было торопиться: в левой руке он держал новый детский сценарий — «Жуткая бабушка, ее неустрашимый козел и несознательные волки»…
Человек и курорт
Человек — как забытый клад в степи: копнешь верхний слой, а за ним столько разных сокровищ и сокровенностей, что дух захватывает… Чего только нельзя найти в прошлом незамысловатом человеке?..
На себе я это испытал в прошлом году, когда какой-то незнакомый доктор — да будет презренно имя его! — посмотрев на меня поверх широких очков, начал перечислять все те широкие возможности, которые таит мой организм. По его точному и беспристрастному подсчету оказалось. что передо мной блестящий выбор недорогих и обеспеченных путей для крематория: печень, почки, кишки — словом, все то, что я мог скопить за долгую трудовую жизнь, все это вопиет или о крематории, или о курорте.