Было это в конце семидесятых годов, даже, пожалуй, в начале — не то в 1884-м, не то в 1889 году. Жили мы с семьей в Сарапуле, а младший мой брат Симеон Петрович находился в Елабуге, где впоследствии и женился. Женился он неудачно, а сестра его жены и до сих пор живет где-то под Челябинском, где у нас небольшие огороды. Я в это время баловался стишками. Выходило довольно недурно, хотя я мечтал больше о морской карьере и разведении племенных кур. Как сейчас помню такие, например, стишки:
Стишки эти и сам Тургенев хвалил, но по злопамятству в дневнике своем этого не записал.
Приблизительно в то же время я пострадал за наш народ, который я, будучи случайно в Костромской губернии, очень любил. Выло это так. Прихожу я на вокзал, хочу влезть в вагон, а он весь переполнен народом. Были мы в это время все народолюбцами — думаю, зачем же я полезу в такое переполнение: и другим помешаю, и самому выспаться негде будет. Так я и остался, а в тот же вечер схватил болотную лихорадку и слег. Хворал долго, но большим утешением было, что страдаю за идею.
Вспоминаю это все — и как будто бы сейчас пред глазами… Потом пошло разное. Брат развелся, я переехал уже с другой женой (Анной Никитишной) в Петербург. И как раз в то время, когда мы въезжали домой, смотрю — похороны.
— Кого хоронят, служивый?
— Сочинителя хоронят, господином Некрасовым звали…
Как это я услышал, у меня точно оборвалось что-то в душе. Не читал я. правда, покойника, да и все мы думали, что это кто-нибудь из провинции пописывает, но тяжесть потери тяжело легла на душу…
— Прощай, поэт, — сказал я, снимая перчатку, — прощай, будитель сердец…
Так почти на моих руках ушел в могилу величайший русский поэт.
Через месяц пришла телеграмма от брата: снова женился и едет в Голландию. Мы купили новое фортепиано. Надвигались девяностые годы.
Некрасова я знал хорошо, а лучше бы и не знал. Тяжелый был человек, хотя и не без дарования, если бы не карты, вино, женщины, поджоги и убийства. Без этого и творить не мог.
Придет, бывало, в клуб, метнет фальшивую талию, выиграет и сейчас же бежит.
— Не могу, — говорит, — у меня вино, карты, женщины. И все это меня дожидается.
Ссорился со всеми. С Толстым. Достоевским, Гончаровым и с другими авторами полных собраний. С одним только Маяковским не поссорился; да и то, пожалуй, потому, что он спустя двадцать лет родился.
Злобный был такой. Все смерти боялся.
— Вот умру, — говорит, — а меня потом редактировать начнут.
Со мной лично прямо грубо поступил. Принес я ему одну повесть. Большую такую, недурную. Как один жулик ездил и мертвые души скупал. Знакомым читал — тем понравилось, а ему, Некрасову, в «Современник» принес — губы кривит и смотрит волком.
— Опоздали! — говорит.
— Позвольте, Николай Алексеевич, где же опоздал: прием до двенадцати, а сейчас девять.
— Нет, — говорит, — лет на тридцать опоздали. До вас. — говорит, — Гоголь эту тему использовал.
— Позвольте, — говорю, — что же на всех плагиаторов внимание обращать! Моя тема!
Даже не ответил. Хлопнул дверью и куда-то побежал. Наверное, к женщинам либо в клуб. Так ни за что ни про что человека обидел. А у меня к тому времени уже четыре книги по льноведению были. Тяжелый был человек. Черствый и пустой.
Ничто хе играет такой решающей рели в литературной судьбе писателя» как его внешность, т. е., так сказать, форма, которая определяет содержание и удельный вес в обществе.
Попытки выработать стандарт единой внешности для всех писательских единиц неизменно кончались крахом. Да и не мудрено! Сама природа создала люден почти непохожими друг на друга, и, хотя все писатели являются членами одной и той же монолитной организации, тем не менее внешность их весьма разнообразна.
Поясним на наглядном примере.
Писатель Иван Евдокимов и критик В. Катанян. В то время как первый является типичным представителем былинного эпоса васнецовского склада (И. Евдокимов), — другого (В. Катанян) мы бы охотно сравнили с лукавым и утонченным вельможей эпохи Псаметиха XXXVII (XV в. до рапповской эры).
Таких примеров можно подобрать достаточное количество, но время наше истекает, я мы перейдем непосредственно к деталям «внешности, рекомендуемым нами различным категориям мастеров художественного слова.
А именно:
Прическа. Не приходится доказывать, что волосы являются наиболее существенной и эффектной частью головы — этого комбината образного мышления мастера литературы. Касаясь волос, перейдем непосредственно к лысине.
Надо ударить по рукам тех, которые рассматривают лысину как явление, позорящее мастера пера. Наоборот, достаточно назвать имена Авербаха, Вольтера, В. Киршона и В. Шкловского, чтобы понять полную несостоятельность этого обывательского мнения.
Пышная шевелюра, являясь полной противоположностью лысины, тем хе менее несет те же социальные функции, что и последняя. Шевелюра украшает мыслительный аппарат работника пера. Семидесятые годы, эпоха вождения в народ и упадка помещичьего землевладения, оставили нам незабываемые образцы пышной шевелюры (Рудин). Проделав длительную эволюцию, пышная шевелюра завоевала себе прочное место у работников аппарата писательских организации и среди комендантов писательских домов отдыха. Требуя поквартальных расходов на мытье, пышная шевелюра может быть легко заменена небольшой непритязательной бородкой (А. Эфрос) или трубкой (Н. Тихонов).
Баки. Частое и неожиданное изменение внешности отрицательно отзывается на репутации писателя (Н. Адуев и И Молчанов). И наоборот. Регулярное пользование баками может сослужить хорошую службу начинающему писателю. При их сравнительной дошевизне баки удачно гармонируют с клетчатыми брюками типа «гольф» (см. Одежда). Они придают писателю вид, незаменимый для популярного очеркиста.
Одежда. «По одежке протягивай ножки».
«По платью встречают, по уму провожают».
«Триста одежек и все без застежек».
Все это нами почерпнуто из труда одного из самых оригинальных мастеров стиля (Е. Габрилович. См. его книгу «Седла, звезды, цвел, приобрел, надеван»)[7].
а) Толстовка — архаическая форма прозодежды, введенная литорганизацней «Кузница». В настоящее время хождения не имеет и заменяется свободной кавказской рубашкой со множеством пуговиц и накладным наборным поясом (М. Шолохов, А. Фадеев, В. Ставский).
б) Брюки, пиджак. Являясь самым распространенным видом одежды среди гражданского населения, пиджак и брюки, к сожалению, не могут служить отличительным признаком мастера пера, и надо обладать особым изысканным стилем, уменьем держать себя в обществе, чтобы выделяться и в этой непритязательной одежде (В. Лидин).
7
Досадная опечатка: книга мастера стиля Е. Габриловича называется «Ошибки, дожди и свадьбы».