«Официальный рапорт» (по моему убеждению) был уничтожен Мишей и Володей, потому что разрушал легенду о том, что Гайдар замыслил изменить Родине. Уничтожив письмо, Миша и Володя не стали передавать и вальтер. Подарок, даже без сопроводительного письма, также опрокидывал бы версию о переходе Гайдара на сторону врага и предательстве.
Миша и Володя не зря молчали 26 лет. Все эти годы они пребывали в состоянии страха от содеянного, в ужасе от масштабов предательства, совершенного по отношению к Аркадию Петровичу.
Миша и Володя улетели на «Дугласе» днем. Гайдар их провожал. Потом вернулся в Киев. Город был пуст. Круглосуточная канонада, которая не смолкала последние дни, стихла. Город уже никто не охранял. В любой час на улицах могли появиться вражеские танки.
Аркадий Петрович заехал на Крещатик, в гостиницу «Конти-ненталь». Три месяца она служила главным пристанищем всему журналистскому корпусу. Теперь и гостиница поражала полупустотой и пугающей тишиной. Оставаться здесь Гайдар не захотел.
Он забрал из номера вещи и вышел на улицу. Здесь его ждала полуторка с ее водителем Александром Ольховичем. Это Саша возил Аркадия Петровича все два месяца на передовую и обратно. Сейчас Ольхович ждал Гайдара, чтобы отвезти его к себе домой, на Круглоуниверситетскую улицу, дом 15. На окраине было спокойней. Там жила его мать.
Можем ли мы сегодня представить, о чем думал Гайдар в последнюю ночь перед падением Киева? В какой-то мере можем. Ведь я был знаком с Александром Куприяновичем Ольховичем, который меня разыскал после моего выступления по радио. Оставив все московские дела, я полетел в Киев.
.. Аркадий Петрович в тот вечер долго не ложился спать. Его ваботило решение, которое он принял (и которое не мог не при-шть). Он несколько раз мысленно представлял, как Миша и Во-июля с загадочно-испуганным видом идут по длинному коридору [ «Комсомолки», заходят прямо в кабинет Буркова и долго сидят там за обитой войлоком дверью.
Гайдар знал цену обоим «товарищам из бригады». За два ме-Ьяца с лишним пребывания на Юго-Западном фронте Миша с Володей ни разу не спустились в окоп. При этом отличались честолюбием и заносчивостью.
Докладывая Буркову, они должны были испытывать неловкость от того, что мало видели на передовой, что сами улетели, в Гайдар остался. У них должно было родиться желание выгля-еть красивее, отважнее, патриотичнее, чем это происходило на амом деле. Так Аркадий Петрович мог подойти к мысли, что «мушкетеры», скорее всего, исказят в своем рассказе реальную | картину и реальные мотивы того, почему он, Гайдар, отказался лететь в Москву[24].
Читатель спросит:
— А имеются у вас, Камов, доказательства в подтверждение такой версии?
Конечно. После ужина в квартире водителя Аркадий Петрович сел за освободившийся стол, открыл сумку, достал тетрадку и почтовые конверты и сел писать письма. После отлета «мушкетеров» прошло несколько часов. Никаких событий у Гайдара за этот срок не произошло, если не считать, что он уехал из гостиницы. Одно письмо, адресованное Тимуру, он даже прочитал Ольховичу вслух. Там, по меньшей мере, было еще одно. Аркадий Петрович отдал конверты матери Ольховича.
— Если мы отступим, то вы это спрячьте, — сказал Гайдар матери Ольховича. — А когда придут наши, отошлите, пожалуйста, в Москву.
Я думаю, это был второй, страховочный комплект писем.
…Тогда, осенью 1962 года, я поехал вместе с Ольховичем на Круглоуниверситетскую, 15. Мать Александра Куприяновича была еще жива. Сохранился даже сундучок, в который женщина положила письма Гайдара. Но сундучок оказался пуст. Москву женщина тоже ничего не отсылала. Она объяснила: еще во время оккупации квартиру ограбили. Перевернули все вверх дном. Вряд ли письма кому-нибудь понадобились. Просто их выбросили вместе с остальным мусором, когда прибирали разоренный дом.
Если не выбросили раньше.
Все же одно послание Гайдара из бездонного «киевского котла», из глубокого немецкого тыла в Москву дошло.
В Семеновском лесу близ Киева (о чем я уже рассказывал) окруженные бойцы и командиры готовили прорыв. Немцы замкнули вокруг леса кольцо, подогнав даже танки. Бездействие грозило пленом. Но исход предстоящего боя тоже был неизвестен. Гайдар понимал, что может погибнуть, но считал, что не имеет права пропасть бесследно. Даже если его убьют, Москва должна знать, что он был убит, а не сдался, не попал в плен. Ведь существовали не только он сам и его семья — жена, сын, дочь; существовали еще его книги и фильмы.
Но как оповестить Москву, что он убит, если его самого не будет в живых?
Никакой связи с Большой землей, даже по радио, в Семеновском лесу не было. Значит, нужно было заготовить какое-то количество предварительных сообщений о себе, раздать их людям, если он, Гайдар, погибнет, кто-то останется жив. Выживший должен будет переслать весточку.
Но первый вопрос, который здесь возникал: на чем писать? У Гайдара в сумке была бумага. Были химические карандаши[25]. Но бумага не годилась. Она легко рвалась. Мало того, здесь, в окружении, люди старались избавляться от бумаг. Требовался необычный, прочный материал. И нужно было придумать краткий, в какой-то степени зашифрованный текст, который не содержал бы никакой полезной информации для непосвященного, но представлял интерес для людей, которым была небезразлична судьба Аркадия Гайдара.
До изобретения китайцами рисовой бумаги китайские медики вели свои записи на панцирях черепах, костях животных, шелковых тканях. Ассирийцы и вавилоняне делали записи на мягких глиняных дощечках. Глина засыхала. Текст долго сохранялся. В Европе несколько столетий писали на пергаменте — материале, который получали из шкур. Греки, те писали твердой заостренной палочкой, стилом, по слою воска, которым покрывали гладкую фанерную дощечку.
Когда Аркадий Петрович вспомнил про греков, стило и дощечку, ему показалось, что он близок к решению.
Стило лежало у него в кармане галифе. Это был складной нож с несколькими лезвиями и шилом. А Семеновский лес, где собралось много окруженцев, был усеян дощечками. Фанерными. Тонкими. Размером со спичечный коробок.
В первые месяцы войны, когда не хватало гранат, особенно противотанковых, пехотинцев вооружали бутылками с зажигательной смесью. Головка такой бутылки была облита обыкновенной спичечной серой. Только слой ее был гораздо толще.
К бутылке полагалась дощечка. Одна ее сторона тоже была облита спичечной серой. Дощечкой перед броском полагалось чиркнуть по бутылочной головке. Она загоралась, начинала шипеть, разбрасывая искры. Бутылку метали. Она разбивалась о броню танка, жидкость разливалась, от искр вспыхивала. Это «противотанковое средство» неизвестно почему назвали «коктейлем Молотова»[26]. Солдаты на передовой пользовались дощечками взамен спичек и зажигалок. Когда сера стиралась, фанерки выбрасывали. Гайдар набрал их десятка полтора. Но что писать? Текст он придумал такой:
28.9.41.
В лесу у дер. Семеновка
под Киевом.
Больше о себе в тот день Гайдар не знал и сам.
Сначала Аркадий Петрович вырезал этот текст ножом. Затем прочерчивал буквы химическим карандашом. Надпись уже не могла стереться. Ни адреса, ни подписи Гайдар не ставил.
Адрес он собирался назвать в последнюю минуту устно, чтобы не создавать осложнений будущему вестнику. Адресов могло быть три: домашний, «Комсомолки», Союза писателей.
Домашний отверг сразу: «Большой Казенный переулок… дом номер… квартира номер…» Получалось очень длинно… Адрес Комсомолки» также не годился. Гайдар все сильнее опасался мерзости со стороны «мушкетеров». Оставался третий. Этот подходил.
24
Что Миша и Володя патологические лгуны, видно по их книге. Свой отлет из Киева они объясняли не тем, что город должен был остаться немцам, а тем, что таков был приказ редколлегии «Комсомолки». Что Киев пал, для них будто бы стало полной неожиданностью. Относительно самого перелета они сообщали, что были в воздухе атакованы немецким истребителем, но пилот безоружного пассажирского «Дугласа» заставил немецкий истребитель «врезаться в склон холма».
25
Химический карандаш имел грифель, который растворялся в воде и оставлял более яркий и прочный след на бумаге, ткани или дереве, чем серый графит.
26
Вячеслав Михайлович Молотов (1890–1986) считался правой рукой И. В. Сталина. По очереди исполнял обязанности то председателя Совета народных комиссаров, то наркома иностранных дел. Был малоодаренной личностью. В кругу старых большевиков носил партийную кличку «Железная задница».