Николо Лупо менял не только парики и маски, он быстро менял и костюмы. Фрак, белая жилетка, шелковые штаны, жабо… То красный костюм, то зеленый. Это было высокоорганизованное искусство переодевания. Цель его — быстрота в перемене одежды и стремление быть похожим.
Райкин в своих трансформациях думает не о похожести, а о внутреннем соответствии. Восемь или десять персонажей, участвующих в маленьких комедиях, которые обычно составляют драматургию трансформации, персонажей, появляющихся и исчезающих в нарочито убыстренном темпе, не могут быть охарактеризованы сколько-нибудь исчерпывающе. Но у Райкина (и в этом примечательная особенность его искусства) есть средства лаконичной, но не теряющей от этого своей выразительности характеристики образа. Это — мимика, и жест, и разнообразная пластика движений, и всегда остро наблюденная подробность костюма, и богатство интонаций. Всем этим в разной степени владеют и другие актеры, у Райкина актерские приспособления существуют не порознь, не просто как разные стороны актерской техники, а как бы вместе, в том едином вместилище, которое и есть талант актера. Включается одно какое-нибудь средство, и сразу же возникает взаимодействие с другим и с третьим. При этом возможные сочетания в этом взаимодействии кажутся бесконечными.
Таких комедий Райкиным сыграно несколько. Он сталкивал своих героев в гостинице, в вагоне железной дороги, в доме, где они живут. Слово «сталкивал» здесь написано не случайно. Герои трансформаций Райкина, естественно, не могут встречаться на сцене, но они так крепко включены в единый водоворот действия, так затянуты одной ниточкой, что мы не представляем себе их разобщенными, и, кажется, нисколько бы не удивились, если бы два персонажа Райкина вышли на сцену одновременно. Добиться такого воздействия только при помощи маски, разумеется, невозможно. И если в основе искусства трансформации Райкина находится маска, то это, конечно же, маска реалистического театра, не исключающая проникновения в характер.
То, чего не видит зритель.
Ну, в самом деле, разве только маски предстают перед зрителями в одной из ранних райкинских трансформаций, где люди, живущие в доме, наблюдают из окон за тем, как дети во дворе играют в футбол? Пять персонажей, да, пять актерских масок, чрезвычайно укрупненных, с подчеркиванием каких-то определенных внешних и, быть может, даже статичных признаков, что именно и свойственно маске. Но вот включается в действие жест актера, обладающий большой выразительностью. Он соответствует маске? Да. Но рождается-то он от характера, который представляет себе актер, создавая внешний образ. А голос? Нет, актер не может не думать о характере, выбирая интонацию. А, наконец, слова. Неужели их значение столь же далеко от образа, как музыка Бетховена или Моцарта от париков Николо Лупо?
Папаша, появляющийся в окне и обращающий к сыну такие слова: «Ты меня, пожалуйста, извини, милый, что я вмешиваюсь не в свое дело, прости меня… Но мне, как папочке, кажется это простительным». Это, конечно, маска, но это и характер, нарисованный очень скупо, всего лишь несколькими штрихами, но зато какими емкими, точными, неопровержимыми. Характер требует глубины. Но разве учительница, испытывающая полную растерянность от поведения ее учеников, получает характеристику только в данной ситуации или же по этому маленькому наброшу мы можем представить и гораздо шире ее как человека? Да, именно так.
Дело все в том, что в одних случаях Райкину удается дать большее представление о характере, в других случаях меньшее, и тогда маска подавляет характер. Но в основе его актерской задачи стоит все же, и прежде всего, человек.
Всё решают секунды.
Когда актер играет в спектакле один образ, он готовится к нему перед тем как выйти на сцену. Иногда эта подготовка начинается еще с утра. Так делали многие великие мастера. Встрече со зрителем предшествовала большая и углубленная работа.
Когда Райкин на сцене изображает различных героев, меняя на глазах у зрителей парики или нос, или усики, то всегда возникает такая пауза, когда актер, пусть всего лишь на несколько секунд, остается самим собой. Эта пауза дает ему возможность переключиться и подготовить себя к новому образу.
В трансформации у актера нет таких пауз. Уходя со сцены в одну дверь, он не может спокойно пройти к другой двери, он должен, перескочить, пробежать. В это время помощники переодевают его. Где уж тут думать о серьезном перевоплощении? Все это достигается в результате репетиций, большой технической тренировки. А когда его переодевают, он еще продолжает жить в образе только что ушедшего со сцены героя, говорить его голосом, произносить незавершившийся монолог. Через мгновение он предстает в другом обличье. Еще за кулисами, словно эстафету, один герой вручает другому право выхода к зрителю. И в это самое мгновение один герой замолкает, а другой начинает говорить. И другим голосом, и совсем о другом. Что это за мгновение, — актер и сам не всегда понимает. Но когда, освобожденный от помощников и от невиданного темпа, он выходит на сцену, здесь начинаются минуты сознательного творчества.