Итак, ансамбль собран. Задача ему, как мы уже говорили, поставлена грандиозная: сделать музыку "за Одессу"! Конечно, такая творческая концепция представляется вполне логичной, — какая ж ещё музыка должна сопровождать Аркадия Северного? Ведь Северный у нас кто? — "старый одессит"! Значит, и музыку надо приделать соответствующую, или, по крайней мере, изобразить какие-то свои представления о такой музыке. А это было не таким уж простым делом. Ведь на немногочисленные предшествующие образцы "блатного" аккомпанемента особо ориентироваться не приходилось. Здесь не подходила ни эмигрантская музыка — как правильный эстрадный аккомпанемент Лещенки, так и стиль "la russe" Рубашкина; ни наши отечественные опыты, являющиеся большей частью перепевами той же эмиграции. Новоявленный электрический стиль "ВИА", достаточно оригинальный по тем временам, тоже абсолютно не попадал в стилистику и эстетику образа Аркадия Северного. В общем, нашей компании предстояло, ни много, ни мало — самой воссоздавать эту "старую Одессу"!
Впрочем, воссоздавать не совсем с нуля. Как мы уже говорили, в ресторанной музыке, несмотря на все усилия коммунистов, всё-таки сохранились традиции старой эстрады, "нэпманской" музыки, и многого другого. И в том числе — такого музыкального феномена, как одесский джаз.
Здесь мы позволим себе небольшое "музыковедческое" отступление. Ведь самого понятия "одесский джаз" у нас официально никогда не существовало, и известно оно лишь как одна из хохмочек Леонида Осиповича Утёсова. А ведь такая музыка была на самом деле! Только носила малопонятное для простых советских людей название "клезмер". Но, несмотря на то, что само это слово редко кому доводилось слышать, музыка была знакома и узнаваема. Впрочем, на феномене клезмера мы не будем подробно останавливаться, о нём и так написано немало серьёзных статей и исследований. Скажем только, что эта музыка, возникшая в среде еврейских музыкантов Восточной Европы, была характерна не только национальным колоритом, но и весьма своеобразной манерой игры. Клезмер строился на принципе импровизационного обыгрыша оркестровки, — чем и был похож на американский джаз, хотя возник совершенно от него независимо. А в Одессе в манере клезмера обыгрывались уже не только еврейские мелодии. В нём зазвучала музыка и всех остальных народов этого интернационального портового города: русская, украинская, цыганская, греческая, молдавская. Вот это и был одесский джаз.
Ещё в начале XX века он вышел за пределы Одессы, и оказал большое влияние на ресторанно-эстрадную музыку всей России. Он остался действительно знакомым и узнаваемым, несмотря на то, что в СССР официально мелькал только в виде редких "иллюстраций" в фильмах и спектаклях про Гражданскую войну или НЭП. Так, "на слуху", одесский джаз и жил вплоть до 70-х годов, и традиции его, слава Богу, всё-таки сохранились. И вот теперь в такой музыке и предстояло поработать нашему свежеиспечённому ансамблю, аккомпанирующему "старому одесситу" Аркадию Северному.
25 января 1975 года вся компания собирается на квартире Владимира Васильева, на Наличной улице, дом 7. Владимир Ефимов приносит свой магнитофон, а Рудольфа Фукса на это мероприятие даже и не приглашают. Вероятно, Ефимов рассматривал эту запись, как репетицию, проверку перед тем, чтоб "показать товар лицом". Запись получилась короткой, всего на 30 минут, но весьма любопытной. Во-первых, довольно неожиданным "вступлением" Северного к песне "Пропил Ванька": "Сегодня вы услышите то, что слышали, и то, что ещё никогда не слышали. Но сегодня я хочу отдать дань моему лучшему другу Алёхе, батька которого пропил всё на свете…" Вы уже, наверное, поняли, что "Алёха" — это Алёша Димитриевич, знаменитый русский певец, живший во Франции. Аркадий, как вспоминали многие, очень любил его творчество. И при этом, конечно, дело не обошлось без рассказов об их личных встречах! То в Москве, куда Димитриевич якобы специально приезжал, чтобы встретиться с Северным, то в Париже, во время одной из "загранкомандировок" Аркадия. Потому-то он здесь и называет Алёшу своим "лучшим другом". Эти истории настолько красивы, что мы даже не видим нужды их комментировать. Но скажем, немного забегая вперёд, что в легенде про "творческий союз" Димитриевича — Северного они были далеко не последними.
А, во-вторых, было и ещё одно интересное обстоятельство этой записи. Дело в том, что Владимир Ефимов пригласил на эту запись кроме музыкантов также и некоторых своих знакомых. И был в их числе электрик с улицы Олега Кошевого Володя Раменский. Имя которого вы ещё неоднократно встретите на страницах нашего повествования. С ним, кстати, был знаком тот же Сергей Маклаков, что немаловажно для понимания дальнейших событий творческой биографии Аркадия. Но не будем опережать события. А скажем только, что Раменский не просто присутствовал на записи. В этот день впервые прозвучала песня на его стихи! Причём — одна из лучших:
О том, что Владимир пишет стихи, знали только самые близкие его друзья и родственники, а также. литконсультанты и редактора различных изданий. Раз за разом возвращавшие ему стихи по всяческим формальным причинам. Но именно с песни "Как хотел бы я стать Есениным", к нему придёт, без всякого преувеличения, настоящая, народная, известность, для получения которой не нужны публикации в "толстых" журналах, и именно с этого дня Владимир станет одним из наиболее близких и верных друзей Северного.
Ну, а главным событием дня была, конечно, удачно прошедшая оркестровая проба, хотя Сергей Иванович Маклаков, которому через несколько дней продемонстрируют эту запись, и скажет: "Дерибас!" Имея, впрочем, в виду не музыку, и не пение Аркадия, а звукорежиссуру, которую, по его мнению, он со своей аппаратурой мог бы обеспечить гораздо качественнее. Но эта запись заставит его всё-таки кое о чём задуматься, и зародит идею, которую он с успехом воплотит через три месяца. Но мы об этом ещё расскажем, а сейчас для Аркадия Северного и Рудольфа Фукса важно только одно: всё, наконец-то, готово для записи под "одесский" ансамбль!
И вот, наконец, — февральский день 1975 года, актовый зал института "Ленпроект". Администрации и партийного руководства в институте нет, — воскресенье. Вахтёры тоже не особо удивлены шныряющими в актовом зале людьми, ведь Фукс всё предусмотрел! Это же просто очередная репетиция "ленпроектовской" самодеятельности. с приглашёнными товарищами.
Ничего особенного. И вахта спокойно пьёт чай, а в актовом зале тем временем начинается историческая запись: "Ну что ж ты меня не узнал, что ли? Я же ж Аркадий Северный!" И.
В общем, — азохтер махтер абгемахт фахтовер ят![6] А что мы ещё можем тут сказать?!! Разве можно рассказать об этой колоритнейшей музыке, об этих замечательных песнях, и о том, как мастерски их спел Аркадий! Это надо просто слушать и переслушивать, находя каждый раз что-нибудь новое, каждый раз удивляясь тому, сколь великолепно открылась тогда эта новая страница советской блатной музыки. Но мы пропустим "лирическую" часть, оставим какому- нибудь будущему Поэту возможность описать впечатления от этого концерта, и вернёмся к истории того знаменательного дня.
Основную техническую поддержку обеспечивал Леонид Вруцевич. В ход пошло всё казённое оборудование радиорубки актового зала, предназначенное для проведения ответственных партийных мероприятий: микрофоны со стойками, усилители, и, конечно, магнитофон. Хоть и советский, но всё-таки студийный высокоскоростной магнитофон "Тембр". Однако Ефимову с Фуксом хочется запечатлеть этот исторический концерт и на свои аппараты! Поэтому Ефимов приносит свою "Яузу-10" — первый отечественный ламповый стереомагнитофон, весьма удачно усовершенствованный хозяином, но не берущий большую катушку; а Фукс — тоже что-то родного советского производства, чуть ли не "Днепр". Но мы не будем подробно описывать, как размещали и параллелили микрофоны, пытались сделать разнос по каналам, не имея никакого пульта. Несведущим людям это неинтересно, а знатоки могут оценить сами, прослушав эту, кошмарную с точки зрения профессиональной звукорежиссуры, фонограмму. Но разве могло это смутить простого советского слушателя, никогда не слыхавшего блатных песен в таком музыкальном сопровождении! Ведь оно здесь оказалось, пожалуй, не менее привлекательным, чем тексты песен. Конечно, народу было очень интересно послушать с магнитной ленты такую музыку, которая в СССР столько лет официально не признавалась, и нигде, кроме ресторанов, не звучала А музыканты всё это прекрасно понимали. Недаром же во всём "блатняке" 70-х годов столь часто будут использоваться длинные проигрыши, а то и вовсе чисто инструментальные композиции. Ну, а в народной любви к этой музыке сказалась, вероятно, ещё и пресловутая романтика подпольщины: чем изысканней музыка, тем, значит, и круче выглядит наше подполье. Пусть все знают, что блатную музыку в СССР делают не опустившиеся личности по тёмным подвалам, а профессионалы высшего класса!
6
По сути, эта фраза — просто бессмысленный набор слов на идиш. Дословно это можно перевести как: "говорить (вариант — стукач) делец (дело) сделанный блатной парень". Дело в том, что у Северного чудовищно искажен оригинальный текст, который должен был звучать так: "а зугт ыр махт ыр их бин а фахтовер ят", что означает — "говорят: я — блатной парень".
Что, впрочем, не помешало бессмыслице Северного стать знаменитой и знаковой для многих любителей его творчества, — поскольку большинство из них (в том числе и мы) все равно ничего не понимало в идише. Также, видимо, как и исказившие текст Аркадий с Фуксом…