– А если утонет? – спросила я, усевшись рядом по-турецки.
– Трындец тогда, – усмехнулся Илья и зачерпнул ладонью песок. – Но без внутренней готовности отвечать за свои поступки в некоторых профессиях делать нечего.
Он снова посмотрел на меня, улыбаясь, и я заметила, что с этого ракурса его глаза казались не карими, а янтарными, прозрачными и тёплыми, как горстка напитанных солнечным светом камушков в моём кармане, и у меня невольно дёрнулись пальцы, как если бы они уже лихорадочно смешивали краски в попытках добиться нужного оттенка и повторить все нюансы и отливы.
Интересно, как долго можно смотреть человеку в глаза, не испытывая неловкости и смущения? Не чувствуя необходимости что-то сказать и даже не краснея кокетливо? Потому что я занималась этим уже примерно вечность и всё ещё не хотела останавливаться, да и Илья продолжал без стеснения меня разглядывать, причём так усердно, что впору было почувствовать себя писаной красавицей, от которой невозможно оторвать глаз. А потом он протянул руку и достал из моих волос репейник.
Да, точно. Писаная красавица.
– А ты рисуешь? – спросил он.
Я вопросительно вскинула бровь, и под фривольно ведущей себя на ветру чёлкой это наверняка даже было заметно. Илья указал на мои руки, и я опустила взгляд: они были вымазаны краской, въевшейся в складки кожи на костяшках пальцев, забившейся под валики ногтей, засохшей невесомыми каплями на крошечных волосках, и я уже не видела особого смысла её отмывать.
– Рисую, – призналась я. – Но не учусь нигде, я… художник по воскресеньям. – И, наткнувшись на вопросительный взгляд, добавила: – Так называют самоучек. Знаешь Анри Руссо? Это такой забавный французский дядечка, который в сорок лет решил стать художником, но мог уделять время рисованию только по воскресеньям. Над ним смеялись, а теперь он считается одним из самых известных представителей наивного искусства. Занимательный факт: он утверждал, что рисует джунгли с натуры, хотя никогда в жизни не выезжал за пределы Франции. Посмотри в интернете его картины, они прикольные.
– Я бы хотел твои картины посмотреть, покажешь?
И тут я на секунду представила, как будут выглядеть наши с ним дети.
– Могу показать, – как-то слишком прытко согласилась я. – Но они… не милые натюрморты, короче. И не круглые попки купидонов. Мне нравится разговаривать на языке цвета. Как Ротко, – добавила я с придыханием. – Ты видел работы Ротко?
– Не приходилось. Расскажешь занимательный факт про него?
– Расскажу. – Я пожевала губу, поспешно обдумывая лучшую в жизни сделку. – Но при условии. Ты же умеешь водить?
– Допустим.
– Научишь, а? Тётя Агата уже задолбалась возить меня в магазин за холстами и красками, а так я могла бы ездить сама, когда мне нужно. Я выпрошу у неё «копейку», и каждый раз, когда мне не будет хотеться сдохнуть от страха за рулём, я буду рассказывать тебе по одному занимательному факту из жизни великих художников. Ты ведь согласен?
Илья снова окинул меня внимательным взглядом, и я растянула губы в своей самой обворожительной улыбке. Папа после неё обычно давал мне денег.
– Очень выгодное предложение, я считаю, – кивнул Илья, и в его глазах опять загорелись янтарные огни. – Договорились.
Через два месяца я впервые в жизни встретила лося, ещё через месяц наконец-то полностью оттёрла руки от краски, а спустя шесть лет, стоя на выжженном искусственным оранжевым светом крыльце, Илья сказал:
– Можешь потыкать в меня палкой.
И в его голосе не было ни толики прежнего озорства, лишь пробирающий до костей холод.
Палка. Я только сейчас заметила, что всё ещё сжимала в руке деревяшку, которой намеревалась защищаться от клыкастого пса. Вяло махнула ей в воздухе и аккуратно пристроила в траве рядом с крыльцом, вытерев вспотевшую ладонь о толстовку. И снова взглянула на Илью, пытаясь рассмотреть в его силуэте хоть что-то.
Дальше был «Привет», ты же помнишь?
Теперь ты должен сказать мне «Привет».
Ну же, говори.
– Покажи руку, – вместо этого почему-то потребовал Илья.
Я растерялась, замешкалась, но руку всё-таки протянула. Он обхватил запястье пальцами и развернул ладонь к свету, обнажившему следы крови.
– Ой, – пискнула я.
Понятия не имела, когда и как я поранилась, потому что боли не чувствовала совершенно, а Илья тяжело вздохнул, отпустил мою руку и чуть отошёл в сторону.