– Заходи.
Я торопливо перешагнула через сломанную ступеньку, быстро пересекла крыльцо, вошла в дом и тут же обернулась, впиваясь глазами в Илью, которого наконец-то могла нормально рассмотреть.
Он выглядел таким же уставшим, как и дом. Осунувшимся, измождённым. От некогда соломенных волос, в которых любил вязать узелки ветер, остались лишь короткие светло-русые пряди, карие глаза потускнели и будто растеряли всё своё озорство, а на впалые щёки настойчиво лезла ершистая щетина. Рыбацкий свитер с высоким горлом обтягивал широкие плечи, а дальше висел бесформенным мешком, словно под ним было не крепкое и молодое тело, а совсем другое – то, которое безжалостно переломили в нескольких местах, а потом кое-как собрали. Впрочем, так оно и было. И я это знала. Я это сделала.
Но даже несмотря на то, что от хорошо знакомого, изученного до последней родинки мальчишки практически ничего не осталось, Илья по-прежнему был красивым. Потому что красота для меня никогда не заключалась в правильных пропорциях или симметрии черт, она таилась в эмоциях, в тех чувствах, что обуревали, когда человек был рядом. В том, хотелось ли мне лечь на песок плечом к плечу с незнакомцем и понять, каким воздухом он дышит. В том, как много времени мне потребовалось, чтобы согласиться показать ему самое личное – свои картины. В том, мечтала ли я сейчас прижаться щекой к грубой шерсти свитера, обвить руками шею, запустить пальцы в волосы и сказать…
– Мира, – окликнул Илья по-прежнему сухо и бесцветно, и я поняла, что он уже какое-то время стоял рядом с кухонной раковиной и ждал меня, так и застывшую у двери. Я потянулась снять кроссовки, но он бросил: – Можешь не разуваться.
И я не стала спорить. Подошла к раковине, сунула руку под кран, смыла кровь и обнаружила, что никаких сквозных дыр и рваных ран на моей ладони не было, только небольшая царапина на безымянном пальце. Наверное, задела что-то острое, пока хваталась за забор и первые попавшиеся палки, а кровавые реки потекли на адреналине.
– Тут ерунда, – сообщила я.
Илья мельком глянул на мой порез, достал из шкафа потрёпанную обувную коробку с разорванным боком, нашёл в ней флакон хлоргексидина, вату и упаковку пластыря и выложил всё это на стол. А потом опёрся бедром о столешницу, скрестил на груди руки, всем видом показывая, что той очень желанной сцены, где он омывает влажной тряпочкой мои боевые ранения, а я шепчу ему слова любви, и затем мы обнимаемся, финальные титры… так вот, той сцены не будет, заботься о своих ранах сама, о моих ты тогда не заботилась.
А может, он просто не хотел ко мне прикасаться.
Или, может, он люто меня ненавидел и мечтал, чтобы я поскорее ушла.
В гнетущем молчании и под тяжёлым взглядом я оторвала клочок ваты, смочила его антисептиком и потёрла царапину. Потянулась к пластырю, но упаковка оказалась пустой, и я подняла глаза на Илью.
– Закончился. Есть ещё?
Он шмыгнул носом, запустил руку в коробку и долго хрустел там картонками и звенел пузырьками, но пластырь так и не нашёл.
– Бинт есть.
– Подойдёт, – согласилась я, взяв протянутый мне рулончик.
Бинт вёл себя отвратительно, плохо разматывался, цеплялся ниточками за края, и у меня никак не получалось с ним совладать, я нервничала, руки тряслись, а вся ситуация казалась совершенно неправильной, нелепой, абсурдной, и Илья это тоже будто бы понял, вздохнул и забрал бинт у меня из рук.
– Не дёргайся, – велел он и обернул край марли вокруг моего пальца.
Несколько секунд я послушно не шевелилась и даже не дышала, но потом решилась-таки завязать разговор:
– У тебя страшная собака.
– Это волк.
– Волк?! – Я ошеломлённо отдёрнула руку, и непокорный бинт выскользнул из пальцев Ильи, упал на пол и, конечно же, помпезно размотался белой лентой. – То есть меня сейчас могли там сожрать?!
Илья посмотрел на меня с упрёком, поднял бинт и принялся скручивать его обратно в рулон.
– Он бы не тронул. Он только предупреждал, что рядом с домомчужие.
Короткое, но такое колючее, насквозь пронзающее, раздирающее плоть зазубринами слово, что вариант быть отданной на растерзание дикому зверю вдруг показался гуманнее.
– Я не знала, что тут водятся волки, – пробормотала я.
– Не водятся.
А дальше разговор не пошёл, и я просто молча наблюдала, как он заканчивает бинтовать мой палец, завязывает узелок и бросает остатки бинта в коробку.
– Спасибо, – промямлила я.
– Ты когда приехала?
– Сегодня.
– Мм.
Илья развернулся, засунул руки в карманы штанов и направился к двери.
– Думаю, тебе пора.
Я быстрым взглядом окинула помещение – кружка с ниткой чайного пакетика на столе, книга с облезшей обложкой, небрежно прислонённый к стене костыль – и снова посмотрела на Илью. Мне так много хотелось ему сказать, например, «Я скучала» или «Прости», но сейчас все эти слова вдруг казались мертворождёнными.