— Ты не подумай ничего плохого. Поручительство — это пустая формальность, ни к чему не обязывает. Я перестал бы себя уважать, если бы вздумал подставить этих людей.
— Да все ясно. Если копать глубже, то тех, кого знали до Горбатого, я имею в виду деятелей искусства, знали заслуженно, во всяком случае подавляющее большинство из них. Творили они для народа, на благо страны, в которой жили. А главное, верили в то, что создавали, искренне верили, не кривили душой и не лицемерили. Юлия Друнина, над буераками которой ты иронизировал, покончила с собой, когда стали поливать грязью ее веру, ради которой она девчонкой ушла добровольно на фронт. Много ли найдется среди нынешних умников, кто станет ради убеждений рисковать жизнью? Да и убеждений-то у большинства никаких нет. Одни позывы двенадцатиперстной кишки, заботы, как поплотнее ее набить.
— Я — не поклонник Корана, но некоторые его изречения бывают к месту. «Если собака убежала от своего хозяина к тебе, гони палкой ее прочь: ибо она предаст и тебя».
— Дело прошлое, почему ты позвонил именно Градолюбовой?
— Честно? Нравится, как она пишет. Удивительно точно понимает тонкости нашей жизни. Всегда хотелось поговорить с ней, поинтересоваться, откуда она все это знает.
«Темнит что-то. Наверняка знает больше, чем говорит. Да бог с ним. В конце концов, это его личное дело».
Иногда Филин интересовался тем, что пишет его жена. Даже делал поправки. А вообще Лидия Михайловна прекрасно владела предметом, конечно, не без помощи Филина, хотя, следуя старым привычкам, он никогда не переступал дозволенную черту. И это отнюдь не было патологией, присущей большинству уголовников. По собственному опыту он знал, как въедлив червь недоверия. Вполне могло случиться, что кто-то из тех, кого коснулись они в разговоре с Градолюбовой, прокололся бы при странных, загадочных обстоятельствах. Лучший способ избавиться от подозрений — не болтать лишнего, ни с кем и ни под каким видом.
— Вроде горелым запахло… Ничего не чувствуешь?
Филин вышел на кухню, и вскоре на столе появилась аппетитно поджаренная курица с зеленью и свежими овощами.
— По такому случаю не грех увеличить дозу. Достань-ка емкости повместительнее. Фужеры подойдут. Вот это другое дело. Ну, давай за тех, кто там.
Чем придирчивее Шнобель присматривался к Филину, его жилищу, поведению, манере разговора, тем более укреплялся в намерении пристегнуть его к намеченному делу. А задачка предстояла нелегкая. Требовались не просто хорошие мозги, а мозги определенного свойства, специально натренированные в суровых условиях особо строгого режима.
Фужер, почти доверху полный «Смирновской», ударил Шнобелю в голову, но не настолько, чтобы сдали тормоза. Филин, хотя и проверенный малый, но въевшиеся привычки были сильнее личных симпатий — того требовали интересы предстоящего дела.
— Куда ты поехал тогда из Москвы, когда был малолеткой?
Филин мог бы и обидеться от такой перестраховки Шнобеля, но не стал заводиться, понял: дело предстоит серьезное.
— В Верхотуру.
— В сучью колонию?
— А куда денешься?
— И как же ты выкрутился?
— Вскрыл вены на киче. Меня тормознули. Заварганил язву касторовым семенем. А через полмесяца в колонии шум. Ментов из зоны повыгоняли. Активистов, кого заловили, уделали. В общем, уехал оттуда в Каргополь с довеском.
— За бугор не собираешься намыливаться?
— Что я там оставил? Съездил недавно в Италию ради любопытства. Прокатился по Европе. Для кого-то это может и кайф, а по мне — ничего лучше Москвы нет. Здесь я родился, здесь и умру.
— На днях не видел по телевизору — выступал какой-то важный мент? Говорит, у наших журналистов проклюнулся патриотизм. Перестали, дескать, бомбить своих бизнесменов, переключились на импортных, чтобы наши пока раскрутились, а то скоро некого будет бомбить. Как тебе это нравится?
— Ишак. Наверное, мнит себя большим специалистом.
— Во-во. А для него, что наш блатной, что ихний гангстер — все едино, одинаково темная ночь. Небось спит и видит бабки, что получают американские легавые. Весь его патриотизм в бабках.
— Болтал о российском менталитете?
— Точно. Откуда ты знаешь?
— Фантазия у них — не ахти. Съездил за казенный счет в Штаты, там его натаскивали на черномазых качках-дебилах. У нас последний фраер, который хоть раз побывал у хозяина, смышленее их и рукастей. Это — не их быдло, у которых тюряги, как санатории.
— В этом ты прав. Сейчас многие у нас пошли на дело от нужды, от худой жизни. А был бы понт, горбили в свое удовольствие, рожали детей, набивали кубышку. А за так — дураков нет. Горбить, чтобы пухли рыла у всяких там Гайдаров, Явлинских, Черномырдиных?