– Я не знаю, – честно признался Брайтсон, отпивая чай. – Сказали, что у меня – непробиваемый иммунитет к подобным чарам. За два года никаких радикальных изменений не произошло…
– Но для чего тебе понадобилось применять на себе эти чары?
Валентин вздохнул, с грустью посмотрел в чашку чая и, не поднимая глаза на Анфису, начал рассказывать:
– Первые стихотворения я написал, когда мне было девять лет. Ни одно издание не захотело их печатать – ни в Ровде, ни в ближайших городах. Мне сказали, что ребенок не может написать настолько серьезные и взрослые произведения. Не убедил даже эксперимент, когда я написал стихотворение в присутствии самого главного редактора «Голоса Ровды»… Люди были непробиваемы. Я все время грустил, не знал, что мне делать… Когда мне исполнилось одиннадцать, мой учитель русского языка и литературы предложил мне выход. Мы поехали к одному могущественному Чарующему, чье имя я не могу назвать… Он и применил на мне Идрантез. Когда сработало, то учитель нанял людей, которые занялись моей новой биографией, а мне сказал, что я должен вести себя как можно загадочнее, дабы никто не узнал меня настоящего. Так родился Валентин Брайтсон, которого мгновенно опубликовали, забыв о том, что когда-то подобные стихотворения показывал маленький мальчик.
Анфиса сглотнула, внимательно посмотрела на Валентина, после чего неуверенно спросила:
– Так тебе сейчас… Всего тринадцать лет?!?
– Веришь или нет, но это так.
– Нет-нет, я верю… А что на это сказала твоя семья?
Валентин все же нашел в себе силы поднять взгляд на Анфису, и девушка, взглянув в глаза подростка, все поняла:
– Так у тебя ее нет…
– К сожалению, это – та часть биографии, которую мне не нужно было придумывать.
Некоторое время они пили чай молча. Толбухина прервала молчание, извиняющимся тоном спросив:
– Что с ней случилось?
– Мать умерла, когда я был совсем маленьким. Отец… Его не стало, когда мне было десять. Официальная версия – самоубийство: пуля в висок… Все вроде логично: его нашли в собственном кабинете, рядом с разжатой рукой – пищаль… Но мне в самоубийство верится с трудом.
– Господи… Мне очень жаль.
– А за полгода до этого погиб мой лучший друг Ник, которого я считал кем-то вроде брата. Пока его родители, скажем так, слишком уделяли время друг другу, он вылез из окна, желая поймать сачком бабочку – Ник очень любил это занятие… Не удержал равновесие. Бухнулся на землю с четвертого этажа…
– Бедолага…
– У нас был детский, но все же уговор – если одного из нас не станет, то другой возьмет себе его фамилию. Фамилия Ника была Брайтсон… А Валентином звали моего учителя. Так я и получил свое новое имя.
– А как же по-настоящему зовут Валентина Брайтсона? – поинтересовалась Анфиса.
– Аттила Янссен, – нерешительно произнес Валентин. – Странно – я думал, что почти забыл это имя.
– Благозвучно, – улыбнулась Анфиса.
Валентин-Аттила отхлебнул чай, отставил чашку в сторону, подпер голову руками, после чего произнес:
– Вот только теперь я не знаю, что мне делать. Скорее всего, надо найти такого же могущественного Чарующего, чтобы применил на мне Идрантез еще раз…
Анфиса взяла Валентина за руку:
– Тебе это не нужно.
– Почему? – удивился подросток.
– Во-первых, повторное наложение чар может привести к тем последствиям, которых ты благополучно избежал в первый раз, а во-вторых… Ты сам сказал, что продолжишь писать вне времени и тела. Может, чары и сделали тебя старше и сильнее, но на талант они вряд ли повлияли.
– Ты думаешь? – в голосе Аттилы проявилась дрожь.
– Я уверена, – и Анфиса улыбнулась. – Как бы то ни было, меня покорил тот, кто написал множество замечательных строк, и не важно, какое его настоящее обличье.
– Ты… Ты это серьезно?
– Сейчас ты младше меня, ну и что? Я подожду… Запомни главное – я не откажусь от тебя. Ни-ког-да…
По щекам Аттилы потекли слезы.
– Спасибо, Анфиса… – прошептал он сквозь слезы. – Господи… Не помню, когда плакал в последний раз…
– Чтобы быть взрослым, надо уметь плакать. Все нормально, Аттила.
«Клуб коротких ножей»
Deine Größe macht mich klein,
Du darfst mein Bestrafer sein…
(Я просто жалок перед тобой.
Будь моим палачом).
Rammstein, «Bestrafe mich».
Софья спокойно сидела за столиком кафе, находящегося на втором этаже крупного стеклянного здания, как ее покой – впрочем, как и всех других присутствующих – нарушило пение. И чье! Видимо, Акакий вновь решил произвести впечатление на Софью, причем так, чтобы это было масштабно, судя по силе и громкости голоса, раздающегося в каждом уголке. Неизвестно, кто или что надоумило его исполнить хит группы Culture Club «Do you really want to hurt me», но факт оставался фактом – подросток старался выводить своим не самым музыкальным голосом: