Очень чётко помню, как мы остались ночевать в спальных мешках на берегу маленького озера просто для того, чтобы в качестве эксперимента прожить сутки на свежем воздухе без современных гаджетов и средств связи. Хоть было начало лета, ночной сон не шёл ко мне из-за крадущейся прохлады, и я наблюдал за июньской темнотой. Посреди ночи ты резко заворочался и выскочил из своего спального мешка. Стал рассказывать, что тебе приснился странный сон, в котором мы стояли около деревянного ящика. Наши грудные клетки были вскрыты, и из них торчало по одному толстому кровеносному сосуду типа аорты, уходившему под крышку ящика. Во сне ты поднял её и увидел сердце, которое пульсировало вне тел. К нему были присоединены наши аорты. Я воспринял твой сон достаточно спокойно и сказал: это в целом символично, ведь ритмы наших жизней уже настолько синхронизированы, что все биологические процессы тоже стали протекать одинаково. Мы же постоянно были в контакте. Делали вместе множество вещей, любили одни книги и верили в одного бога.
Десять лет такой крепкой дружбы. Потом ты женился и купил двухкомнатную квартиру, а я всё бродил в поисках себя. Кипение жизни, смена событий, а ты вдруг исчез…
В то отвратительное утро я проснулся с ощущением, будто у меня в области солнечного сплетения оставили огромное сверло. Еле встав с кровати, я тут же полез в телефон проверять сообщения и пропущенные звонки – вдруг что-то случилось. Ничего не было. Только сверло никуда не делось. Целый день оно прорывало тоннель внутри меня, наматывая тревогу на свои лезвия. Вечером, решив, что во мне поселилась беспочвенная паранойя, я попытался выкинуть эту тяжесть из груди с помощью замедления дыхания, сидя за кухонным столом. Минута чередования вдохов и выдохов под контролем, и постепенно исчезли все мысли. Дойдя до темпа спокойного движения воздуха в лёгкие и обратно, я досчитал до трёх, и меня проглотила темнота…
В ней я увидел тебя. Мы стояли у того самого ящика, где лежало подсоединённое к нам сердце. Ты держал ножницы. Быстрое движение пальцами правой руки – и лезвия разомкнулись. Мимолётный взмах, и твоя аорта была отрезана. Ты смотрел в пол и истекал кровью. Ужас сковал всё тело так, что я даже не смог никак отреагировать. Мои глаза закатились и будто сделали сальто, я вновь очнулся с воображаемым сверлом за кухонным столом, весь мокрый и дышащий, словно поросёнок с рассечённым горлом на бойне. Через пятнадцать минут раздался звонок твоей жены: «Он… он прыгнул…»
Старый ржавый мост позволял людям перебираться к загородным дачам, словно добродушный паромщик. Его скрип создавал разные мотивы, сопровождая идущего песней. Я прихожу на твою могилу, а затем на середину этого моста каждую среду и пытаюсь понять, зачем ты это сделал. Зачем пришёл сюда под вой ноябрьского ветра в одном чёрно-зелёном свитере, синих спортивных брюках и босиком? Зачем закинул правую ногу на парапет моста и, забравшись на него, развёл руки в стороны, словно раненный в спину ворон над ледяными волнами Стикса? Свидетели твоего прыжка твердили, что ты блаженно улыбался, отдавая своё тело гравитации. Наверное, то мгновение падения длилось для тебя, как нескончаемые титры после артхаусного фильма. Холодный воздух пробирался под твою одежду, кусая кожу невидимыми клыками. Сердце замирало и приводило в уши глухоту. Ты планировал умереть от удара об воду, но этот сценарий разорвался вместе с твоей грудной клеткой и лёгкими о выброшенную в реку металлическую трубу. Она застряла одним концом в иле, другим – навела в темноте тайный прицел на желающего упасть в реку. Им стал ты.
Когда я стоял на кладбище в день похорон, меня снова проглотила темнота. Очередной обморок, в котором ты раскрыл мне всю картину твоей смерти, разложив последнюю серию жизни на кадры. В это время все ушли заполнять себя траурным алкоголем, а я так и стоял, как ледяная скульптура, с двумя сиреневыми ирисами в правой руке. Позже эти цветы покоились на груди свежей могилы, навсегда заслонившей тебя от мира.
Ирисы вяли в пространстве ноября. Вместе с ними усыхал и я, заколачивая во сне коробку с сердцем и кромсая пальцами идущую к нему аорту. Но она была слишком крепкой. Прочность ей придавали злость и непонимание твоего поступка.
Чуть больше года прошло с тех пор, как ты ушёл. Двадцать первое декабря. Вторник. Завтра я снова приду в твою мёртвую спальню с чёрно-золотой оградой вместо капронового балдахина. Принесу два сиреневых ириса и заменю завядшую пару. Я буду ждать, что ты заберёшь меня в свою темноту и расскажешь, почему решился на свободное падение вместо того, чтобы прийти ко мне и вывернуть своих демонов наизнанку. Пара часов на кладбище, тысяча девятьсот тридцать дыхательных движений и ничего… Это ничего проводит меня и, обняв за сгорбленные плечи, прошепчет на ухо: «Я с тобой…»